Глава XL

---

В течение нескольких минут после исчезновения молодого человека и майора судья Темпль и шериф вместе с волонтерами поднялись на террасу перед пещерой, и Джонс немедленно принялся строить заключения и перечислять свои личные заслуги в этом деле. Но появление обитателей пещеры заставило всех умолкнуть.

Они несли на простом деревянном кресле, покрытом медвежьей шкурой, дряхлого старца, которого осторожно и почтительно усадили на виду у всех. Голову его обрамляли длинные, белые, как снег, волосы. Черты лица его носили отпечаток достоинства, но лишенные всякого выражения глаза, медленно переходившие с предмета на предмет, показывали, что он достиг уже того возраста, когда человек впадает в детство.

Натти следовал за креслом и остановился на небольшом расстоянии позади него, опираясь на ружье. Майор Гартман стоял рядом со стариком. Глаза его, обыкновенно светившиеся весельем и юмором, были полны глубокой грусти. Эдвардс фамильярно, но ласково положил одну руку на кресло. Он, видимо, был взволнован.

Все смотрели на старика, но продолжали молчать. Наконец дряхлый незнакомец обвел присутствующих ничего не выражающим взглядом, сделал попытку встать и со слабой улыбкой произнес дрожащим голосом:

— Прошу садиться, джентльмены! Военный совет откроется немедленно. Садитесь, прошу вас, садитесь, джентльмены! Войска делают остановку на ночь.

— Он в бреду? — сказал Мармадюк. — Кто объяснит нам эту сцену?

— Нет, сэр, — возразил Эдвардс, — это не бред, а увядание. Остается выяснить, кто виновен в жалком состоянии этого старика.

— Неугодно ли джентльменам пообедать с нами, сын мой? — сказал старик, поворачивая голову на голос, который он, видимо, знал и любил. — Смотри же, чтоб обед был достоин джентльменов. Ты знаешь, у нас отличная дичь.

— Кто этот человек? — спросил Мармадюк изменившимся голосом.

— Этот человек, — сказал Эдвардс спокойно, но постепенно оживляясь по мере того, как говорил, — этот человек, которого вы находите в пещере лишенным всего, что может скрасить жизнь, был когда-то товарищем и советником тех, кто управлял вашей страной. Этот человек, которого вы видите слабым и беспомощным, был воин, настолько храбрый и бесстрашный, что туземцы прозвали его Пожирателем Огня. Этот человек, лишенный даже хижины, в которой он мог бы приклонить голову, был когда-то обладателем огромного богатства и, судья Темпль, он был законным собственником той самой земли, на которой мы стоим. Этот человек был отцом…

— Так, значит, — воскликнул Мармадюк прерывающимся от волнения голосом, — значит, это пропавший майор Эффингам!

— Действительно пропавший, — произнес молодой человек, не спуская с него глаз.

— А вы? А вы? — продолжал судья, с трудом выговаривая слова.

— Я его внук.

Последовала минута глубокого молчания. Все смотрели на говоривших, и даже старик-немец с видимым беспокойством ожидал, что будет дальше. Но минута волнения миновала. Мармадюк поднял голову и со слезами на глазах, схватив руку молодого человека, сказал:

— Оливер, я прощаю тебе всю твою резкость, все твои подозрения! Теперь я понимаю все! Я прощаю все, но одного не могу простить: как ты мог оставлять дряхлого старца в такой обстановке, когда не только мой дом, но и мое состояние в твоем распоряжении?

— Он верный, как сталь! — крикнул майор Гартман. — Я вам сказал, молодец, Мармадюк Темпль — верный друг, не изменяет в беде.

— Действительно, судья Темпль, мое мнение о вас поколебалось благодаря этому достойному джентльмену. Когда я убедился, что невозможно больше скрывать моего деда в убежище, которое доставили ему любовь и верность этого старика, я отправился на Могаук, чтобы отыскать его старого товарища, на совет которого я мог бы положиться. Он ваш друг, судья Темпль, но если то, что он говорит, верно, то я и отец чересчур строго судили вас.

— Вы говорите о вашем отце, — сказал Мармадюк, — так он действительно погиб при кораблекрушении?

— Да. Он оставил меня в Новой Шотландии, а сам отправился в Англию, чтобы получить вознаграждение за свои потери, которое британское правительство решило выплатить ему. Проведя год в Англии, он получил место губернатора в Вест-Индии и отплыл в Галифакс, намереваясь взять и увезти с собой моего деда.

— А ты! — воскликнул Мармадюк с глубоким участием. — Я думал, что и ты погиб вместе с ним.

Легкая краска появилась на лице молодого человека, который взглянул на столпившихся вокруг них волонтеров и ничего не ответил. Мармадюк обратился к ветерану, который только что присоединился к своему войску, и сказал:

— Отведите солдат в деревню и распустите их по домам. Шериф переусердствовал. Доктор Тодд, будьте добры осмотреть рану, которую Гирам Дулитль получил в этой нелепой стычке. Ричард, будь любезен, распорядись, чтобы мне прислали сюда экипаж. Бенджамен, ступайте домой и возвращайтесь к исполнению обязанностей дворецкого.

Когда посторонние удалились и на скале остались только заинтересованные лица, Мармадюк, указывая на престарелого майора, сказал его внуку:

— Не лучше ли отнести твоего деда в пещеру, пока не прибыл мой экипаж?

— Простите, сэр, он чувствует себя лучше на воздухе, и пользовался бы им чаще, если б не опасность, что его присутствие будет открыто. И не знаю, как быть, судья Темпль! Должен ли я, могу ли я допустить, чтобы майор Эффингам поселился в вашем доме?

— Выслушай меня и тогда решай сам, — сказал Мармадюк. — Твой отец был другом моей молодости. Он вверил мне свое состояние. Когда мы расстались, его доверие ко мне было так велико, что он не потребовал от меня никакой расписки в том, что деньги переданы мне. Ты, конечно, слышал об этом?

— Конечно, сэр, — подтвердил Эдвардс Эффингам.

— Мы расходились в политических взглядах. Если бы победа осталась за колониями, твой отец ничего бы не потерял, так как никому не было известно, что его состояние находится в моих руках. Если б одержала верх корона, нетрудно было бы восстановить права полковника Эффингама. Не ясно ли это?

— Начало хорошо, — ответил молодой человек с недоверчивой улыбкой.

— Слюшай, слюшай, мальшик! — сказал немец. — Нет ни один волосок фальшивый на голове судьи Темпль.

— Всем нам известен исход борьбы, — продолжал Мармадюк. — Твой дед оставался в Коннектикуте, и твой отец регулярно снабжал его средствами к существованию. Я знал это, хотя не имел сношений с твоим дедом. По окончании войны твой отец удалился вместе с войсками в Англию, где принялся хлопотать о возмещении убытков. Потери его действительно были велики, так как все его имения были проданы с молотка, и я купил их. Разве не было с моей стороны естественным желанием не ставить ему препятствий в осуществлении его справедливых требований.

— Препятствий не было, дело замедлилось только вследствие трудности разобраться во множестве заявлений.

— Да, но препятствие явилось бы, и притом непреодолимое, если бы я заявил всему свету, что владею его имениями, стоимость которых тем временем удесятерилась благодаря моим трудам в качестве его поверенного. Тебе известно, что я доставлял ему значительные суммы после войны?

— Да, вы делали это, пока…

— Пока он не начал возвращать мне мои письма нераспечатанными. Ты унаследовал характер своего отца, Оливер! Он был также резок и скор на решения.

Судья помолчал немного и продолжал, вздохнув:

— Может быть, и с моей стороны была тут ошибка. Может быть, я заглядывал чересчур далеко вперед и слишком полагался на свои расчеты. Конечно, было жестоким испытанием допускать, чтобы человек, которого я любил как лучшего друга, думал обо мне дурно в течение семи лет, — и все для того, чтобы не помешать ему получить вознаграждение. Но если бы он читал мои последние письма, ты знал бы уже обо всем, Оливер! То письмо, которое я послал ему в Англию, он прочел, как сообщил мне мой агент. Он умер, Оливер, зная все! Он умер, друг мой, и я думал, что ты умер вместе с ним.

— Недостаток средств не позволял нам заплатить за двух пассажиров, — отвечал молодой человек. — Я остался в Провидансе ждать его возвращения, и когда получил печальное известие о его гибели, то сидел почти без гроша.

— Что же ты предпринял? — спросил судья с волнением.

— Я отправился сюда отыскивать моего деда, так как знал, что он остался после смерти отца, который помогал ему из своей пенсии, без всяких средств к существованию. Приехав в его убежище, я узнал, что он тайно оставил его. Его взял Натти, так как мой отец часто…

— Разве Натти знал деда? — воскликнул судья.

— Он сопровождал его в походах на Запад, а позднее был оставлен в качестве его заместителя на землях, которые были подарены деду, по настоянию Чингачгука, которому мой дед однажды спас жизнь, делаварами. Они приняли его почетным членом своего племени. Мой отец, который часто посещал делаваров, будучи мальчиком, получил от них имя Орла, кажется, за свою наружность. Это имя перешло и ко мне.

— Продолжай свой рассказ, — сказал Мармадюк.

— Мне остается прибавить лишь несколько слов, сэр! Я отправился на озеро, где, как я часто слыхал, жил Натти, и убедился, что он действительно приютил у себя своего старого господина, но сохранял это в величайшей тайне, так как и ему не хотелось выставлять напоказ в бедности и унижении человека, на которого целый народ взирал когда-то с уважением.

— Что же ты сделал?

— Что я сделал? Я истратил мои последние деньги на покупку ружья и начал учиться быть охотником у Кожаного Чулка. Остальное вы знаете, судья Темпль!

— А потшему ви не думал о старый Фриц Гартман? — с упреком спросил немец. — Ви не слыхал имя старый Фриц Гартман от вашего отец?

— Может быть, я поступал неправильно, джентльмены, — возразил молодой человек, — но у меня была своя гордость. Я не хотел открывать посторонним людям вещи, о которых мне и теперь тяжело говорить. У меня были свои планы, быть может, нелепые, но я хотел, если дед доживет до осени, взять его с собой в город, где у нас есть дальние родственники. Но он быстро разрушается, — прибавил Оливер с грустью, — и скоро будет лежать рядом с могиканом.

Так как погода была хорошая, то они оставались на воздухе, пока не услышали стук колес экипажа судьи Темпля на склоне горы. Разговор тем временем продолжался с не остывающим интересом, разъясняя пункты, остававшиеся еще неясными, и устраняя антипатию молодого человека к Мармадюку. Он уже не возражал против переселения своего деда, на лице которого появилось выражение детского удовольствия, когда он увидел себя в экипаже.

Пока его дед не был уложен в постель, возле которой уселся Натти, молодой Эффингам не отходил от него. Затем его пригласили в кабинет судьи, где он нашел Мармадюка и майора Гартмана.

— Прочти эту бумагу, Оливер, — сказал он, — и ты увидишь, что не только при жизни я не намеревался делать зло твоей семье, но позаботился и о том, чтобы после моей смерти справедливость была восстановлена насколько возможно.

Молодой человек взял бумагу, которая оказалась завещанием судьи. Несмотря на свое волнение, он заметил, что дата совпадала с тем временем, когда Мармадюк находился в угнетенном состоянии. По мере того как он читал, глаза его увлажнялись, а рука, державшая бумагу, начала сильно дрожать.

Завещание начиналось обычными формальными заявлениями, но затем следовало изложение воли Мармадюка. Ясным, определенным языком он сообщал о своих обязательствах по отношению к полковнику Эффингаму, о своей дружбе с ним и обстоятельствах, при которых они расстались. Затем он объяснил мотивы своего продолжительного молчания, упоминал о значительных суммах, посланных им своему другу и возвращенных вместе с нераспечатанными письмами. Он сообщил также о своих поисках деда, который пропал без вести, и о своей уверенности, что прямой наследник вверенного ему состояния погиб вместе с отцом в океане.

После этого краткого и ясного изложения событий он указал точную сумму денег, переданных ему на хранение полковником Эффингамом. Затем следовало завещание: он оставлял половину своего состояния дочери, а другую Оливеру Эффингаму, майору в отставке великобританской армии, его сыну Эдуарду Эффингаму и его сыну Эдуарду Оливеру Эффингаму, или тому из них, кто окажется в живых, или его потомкам. Это распоряжение сохранило силу до 1810 г. Но если бы в течение этого времени не нашлось никого из указанных лиц, то все состояние переходило в руки его дочери или ее наследников с обязательством уплатить сумму его долга полковнику Эффингаму с наросшими на нее процентами законным наследникам семьи Эффингама.

Слезы выступили на глазах у молодого человека, когда он читал это неоспоримое свидетельство безусловной честности Мармадюка. Его смущенный взгляд все еще был прикован к бумаге, когда возле него раздался голос, заставивший его вздрогнуть:

— Вы все еще сомневаетесь в нас, Оливер?

— Я никогда не сомневался в вас! — воскликнул молодой человек.

— А мой отец…

— Я вижу, что был не прав!

— Благодарю тебя, сын мой, — сказал судья, обменявшись теплым рукопожатием с молодым человеком. — Мы оба заблуждались: ты был чересчур поспешен, а я чересчур медлителен. Половина моего состояния станет твоей; как только закончатся формальности передачи, если же мои подозрения правильны, то и другая не замедлит присоединиться к ней.

Говоря это, он соединил руку молодого человека с рукой своей дочери и сделал знак майору, приглашая его последовать за ним.

— Послушайте, девица, — добродушно сказал майор, — бивай я такой, какой бивал, когда ходил в походы с его дед, этот молотшик не получшал бы так легко такой приз.

— Идем, идем, старый Фриц! — сказал судья. — Вам не семнадцать лет, а семьдесят! Ричард поджидает вас в столовой за чашкой пунша.

— Ритшард! Черт побирай! — воскликнул немец, поспешно выходя из комнаты. — Его пунш годится для моя лошадь! Черт побирай! Он накладает в пунш патоки.

Мармадюк улыбнулся, дружески кивнул молодой чете и вышел, оставив их наедине.

---

Глава 40. «Пионеры» Ф. Купер

« Глава 39

Глава 41 »