Глава IV

---

Большие сани, запряженные четверней, показались из-за кустов, окаймлявших дорогу. Уносная пара была серой масти, дышловая — вороной. Бесчисленные бубенчики были прицеплены к сбруе всюду, где только нашлось для них место, и быстрое, несмотря на крутизну подъема, движение заставляло их звенеть еще сильнее.

В санях сидело четверо мужчин. На козлах находился маленький человечек в большом сером плаще с меховой выпушкой, из которого выглядывало его лицо, равномерно красное от мороза. Он вытягивал шею, точно недовольный тем, что малый рост чересчур приближал его к земле, и имел озабоченный вид делового человека. Он правил горячими лошадьми и бесстрашно гнал их по краю пропасти.

За ним, лицом к двум остальным, помещалась долговязая фигура, до того тощая, что казалось, что природа создала его с целью оказывать при движении наименьшее сопротивление воздуху. Только огромные, выпуклые, светло-голубые глаза не соответствовали этой цели. Бледный цвет лица седока не уступал даже морозу.

Против него помещалась плотная, коренастая, квадратная фигура, отдельные очертания которой нельзя было различить под теплой одеждой, кроме лица, оживленного парой черных глаз. Изящной рамкой для этого лица служил прекрасный пышный парик; как и первые двое, этот пассажир был в шапке из куньего меха.

Четвертый был человек с длинным, смиренным лицом, в черном, сшитом не без претензии, но поношенном и порыжевшем сюртуке, составлявшем его единственную защиту от холода. На нем была шляпа, весьма приличная, но почти утратившая ворс от частого применения щетки. Лицо его было бледно, но мороз все же вызвал на нем легкий, несколько лихорадочный румянец. Весь его вид, особенно в сравнении с веселым выражением его ближайшего соседа, указывал на постоянную озабоченность. Лишь только сани съехались, кучер закричал:

— Держи в каменоломню, держи туда, греческий царь! Держи в каменоломню, Агамемнон, иначе нам не разъехаться. Добро пожаловать, кузен Дюк, с приездом, с приездом, черноглазая Бесс! Видишь, Мармадюк, я выехал с избранной компанией устроить тебе почетную встречу. Мосье Лекуа надел только одну шапку, старый Фриц не кончил бутылки, а мистер Грант не дописал заключения своей проповеди. Даже все лошади пожелали отправиться. Кстати, судья, я должен продать вороных, они засекаются, а правая плохо ходит в паре. Я могу их сбыть.

— Продавай, что хочешь, Дик, — весело ответил судья, — оставь мне только дочь да землю. А, Фриц, старый дружище, это действительно любезно, когда шестидесятилетний выезжает навстречу сорокапятилетнему. Мосье Лекуа, ваш слуга! Мистер Грант, — тут он приподнял шляпу, — сердечно благодарю вас за внимание! Позвольте вас познакомить с моей дочерью. Ваши имена ей хорошо известны.

— Здороф, здороф бывай, судья, — отвечал старший из компании с сильным немецким акцентом, — мисс Петси долшен мне один поцелуйчик.

— И охотно заплатит долг, дорогой сэр, — ответил нежный голосок Бесси, прозвучавший, как серебряный колокольчик в чистом горном воздухе. — У меня всегда найдется поцелуй для старого друга, майор Гартман!

Тот седок, которого звали мосье Лекуа, привстал не без труда в груде своих одеяний и учтиво раскланялся с судьей и Елизаветой.

— Накройся, француз, накройся! — крикнул кучер, который был не кто иной, как сам Ричард Джонсон. — Накройся, а не то мороз выщиплет остатки твоих локонов.

Мосье Лекуа уселся, учтиво осклабившись словам Ричарда. Пастор Грант скромно, но сердечно, поздоровался с приезжими, а Ричард тем временем пытался повернуть коней.

Исполнить это, не поднимаясь на вершину холма, можно было только в каменоломне, огромной рытвине, из которой брали камень для деревни. Сюда-то Ричард попытался направить свою четверню. Проезд по узкой, крутой дороге сам по себе был затруднителен и небезопасен, и тем рискованнее был поворот. Негр предложил отпрячь переднюю пару, судья настойчиво советовал то же. Но Ричард с пренебрежением отнесся к их вмешательству.

— На что? Зачем, кузен Дюк? — воскликнул он с нетерпением. — Лошади смирны, как телята. Ведь вы же знаете, что я сам объезжал уносных, а дышловые у меня под кнутом, так что не будут артачиться. Здесь мосье Лекуа, а он знает, как нужно править, потому что часто ездил со мною. Что вы скажете, мосье Лекуа, есть ли тут хоть тень опасности?

Не в характере француза было обманывать надежды, так доверчиво возлагавшиеся на него. Хотя при виде пропасти, открывшейся под его ногами, когда Ричард повернул переднюю пару, глаза француза выкатились из орбит, как у рака, но он все же наклонил голову в знак согласия. У немца не дрогнул ни один мускул на лице, и он внимательно следил за каждым движением. Грант ухватился обеими руками за край саней, готовясь выскочить, но врожденная робость удерживала его от прыжка, к которому побуждал физический страх.

Ричард неожиданным ударом бича заставил уносных свернуть в сугроб, прикрывавший рытвину; но, провалившись в глубокий снег, горячие кони решительно отказывались идти дальше. Крики и удары кучера заставили их только попятиться на дышловых, которые в свою очередь подались назад. Единственное бревно, выдававшееся над краем обрыва и полузасыпанное снегом, было слишком слабым препятствием, и прежде чем Ричард заметил опасность положения, половина саней повисла над пропастью в тридцать метров глубины. Француз, которому с его места опасность грозящего падения была виднее, чем кому-либо, инстинктивно подался вперед и крикнул:

— Ах мой дорогой мосье Джек! Ой, ой! Что вы делаете?

— Проклятие, Ритшард! — воскликнул немецкий ветеран, поглядывая через край саней с несвойственным для него волнением. — Вы сломаете сани и убиваете лошадей!

— Добрый мистер Джон, — взмолился пастор, — будьте благоразумны, добрый сэр, будьте осторожны!

— Вперед, упрямые черти! — ревел Ричард. — Вперед, говорят вам!.. Мистер Лекуай! (Ричард был слишком взволнован, чтобы соблюдать правильное произношение, о котором он вообще не особенно заботился.) Мосье Лекуай, пожалуйста, освободите мою ногу, вы так притиснули ее, что немудрено, если кони артачатся.

— Ой, ой, ой! — воскликнул судья. — Они все убьются!

Елизавета пронзительно вскрикнула, а черное лицо Агамемнона приняло грязно-серый оттенок.

В эту критическую минуту молодой охотник, который во время обмена приветствиями упорно молчал, выскочил из саней Мармадюка и бросился к лошадям. Кони, осыпаемые ударами, продолжали бесноваться, отступая назад. Схватив под уздцы ближайшую, юноша дернул ее с такою силой, что пара последовала за ним и вернулась на дорогу, на то же место, где стояла раньше. Сани приняли обычное положение так внезапно, что опрокинулись от быстроты размаха.

Немец и богослов вылетели на дорогу, к счастью, без ущерба для своих костей. Ричард описал в воздухе дугу и шлепнулся в сугроб на расстоянии метров пяти. Так как он не выпустил из рук вожжей, уцепившись за них инстинктивно, как утопающий за соломинку, то оказался отличным якорем для удержания коней. Француз, готовившийся выскочить из саней, тоже совершил воздушное путешествие в позе игрока в чехарду и воткнулся головой в сугроб, выставив наружу пару тощих ног. Майор Гартман, сохранивший удивительное самообладание в течение всего этого происшествия, первый встал на ноги.

— Тшорт побери, Ритшард! — воскликнул он полусерьезным, полукомическим тоном. — У вас отшень странная манера вигружать ваши сани.

Ричард Джонс, как только туман перед его глазами мало-помалу рассеялся и он убедился, что все благополучно, воскликнул с величайшим самодовольством:

— Благополучно отделались все-таки! Хорошо, что я вовремя отпустил вожжи, а то бы эти бешеные черти были уже на дне пропасти. Ловко я вывернулся, Дюк! Еще минута, и было бы поздно. Но я вовремя хлестнул правую уносную, а затем разом отпустил вожжи. Вот что называется хорошо править, смею сказать!

— Хлестнул! Вывернулся!.. — хохотал судья. — Дик, если бы не этот смелый молодец, ты и твои или, точнее говоря, мои кони разбились бы вдребезги… Но где же мосье Лекуа?

— О, мой дорогой судья! Друг мой, — донесся приглушенный голос, — я еще жив! Мистер Агамемнон, сделайте одолжение, пожалуйте сюда и помогите мне встать!

Богослов и негр схватили увязнувшего француза за ноги и вытащили его из глубокого сугроба, откуда его голос звучал, точно из могилы. Хорошее настроение вернулось к нему, лишь только мосье Лекуа убедился, что цел и невредим, но он не сразу понял, что, собственно, произошло. — Как, мосье, — сказал Ричард, помогавший негру отпрягать переднюю пару, — вы здесь! Мне казалось, что вы взлетели на верхушку горы.

— Хорошо, что я не слетел вниз, в озеро, — возразил француз, на лице которого выражение боли, причиненной царапинами, полученными при падении, боролось с выражением привычной для него любезности. — Ну, мой дорогой мистер Дик, что же вы станете делать теперь, что вы намерены предпринять?

— Первое, что ему следует сделать, это научиться править, — сказал судья, вытаскивая из саней оленя и часть багажа. — Тут найдется место для вас всех, джентльмены! Мороз усиливается, и приближается час службы мистера Гранта. Мы предоставим нашему другу Джонсу возиться с четверней при помощи Агамемнона, а сами поспешим к теплу. Вот, Джонс, несколько картонок Бесс, потрудись их захватить с собой, когда повернешь сани, а вот олень, которого я застрелил, прихвати и его, пожалуйста… Эгги! Не забудь, что сегодня сочельник!

Негр осклабился, понимая, что ему обещают подарок, если он будет молчать о случае с оленем, а Ричард с нетерпением возразил, перебивая судью:

— Научиться править, кузен Дюк? Да найдется ли в округе человек, который лучше меня умеет управляться с лошадьми? Не я ли объездил кобылу, на которую никто не решался сесть? Правда, ваш кучер уверяет, будто он объездил ее раньше, чем я к ней притронулся, но всем известно, что он врет, он всегда был вралем… Это что, олень?

Ричард бросил лошадей и подбежал к тому месту, где Мармадюк положил оленя.

— Олень! Удивительно! Каково, две раны: он стрелял из обоих стволов и попал оба раза! То-то будет хвастаться Мармадюк! Он ведь отчаянно хвастается всяким пустяком. Нет, вы подумайте, Дюк убил оленя под сочельник! Да где ему, впрочем! Оба выстрела наудачу… попал случайно. Вот я так никогда не стреляю два раза: или попал, или промахнулся; зверь или падет, или бежит; разве на медведя или пантеру могут понадобиться оба ствола. Послушай, Эгги, далеко ли был олень, когда судья стрелял в него?

— Э, масса Ричард, шагах в семидесяти, — ответил негр, нагнувшись, как бы для того, чтобы поправить сбрую, но на самом деле скрывая усмешку, раздвинувшую ему рот до ушей.

— Семьдесят шагов! — воскликнул Ричард. — А вот олень, которого я убил прошлой зимой, был на полтораста шагов, Эгги, да, если не на двести. Я бы не стал стрелять в оленя за семьдесят шагов. Кроме того, помнишь, Эгги, я стрелял только раз.

— Да, масса Ричард, я это помню! Второй выстрел был Натти Бумпо. Вы знаете, сэр, люди говорят, будто Натти убил его.

— Люди врут, черный мошенник! — крикнул Ричард с гневом. — Я ни одной белки не убил за последние четыре года без того, чтобы этот старый мошенник или кто-нибудь за него не приписал этого выстрела себе. Этот свет так завистлив, люди всегда стараются умалить чужую заслугу!

Ричард на минуту остановился и откашлялся, чтобы прочистить глотку, негр же в почтительном молчании продолжал приводить в порядок сани. Квакерские нравы запрещали судье владеть рабами, и Эгги был как бы невольником Ричарда на срок¹ и тот, конечно, требовал повиновения со стороны молодого негра. Подождав немного, Ричард продолжал:

— Вот и этот молодой человек, что был в ваших санях, наверное, будет рассказывать всем и каждому, как он спас моих лошадей, хотя, подожди он полминуты, я, действуя кнутом и вожжами, управился бы с ними гораздо лучше, не выворотив саней. Ведь лошади портятся, если их дергать за узду. Что это за молодец, Эгги, — я, кажется, не видел его раньше?

Негр вспомнил намек судьи на подарок и объяснил в коротких словах, что они захватили незнакомца на вершине горы, но умолчал о ране и прибавил только, что он иностранец. В то время было в обычае забирать в сани пешеходов, бредущих по снегу, так что Ричард удовлетворился этим объяснением. Он внимательно выслушал негра и заметил:

— Ну, если парнишка не испорчен темпльтонцами, то, может быть, он, действительно, скромный молодой человек, и так как намерения у него были хорошие, то я им займусь… Может быть, он охотник, а? Эгги, охотник?

— А, да, масса Ричард, — отвечал негр не без смущения, — кажется, охотник.

— Был у него какой-нибудь узел, топор?

— Нет, сэр, только ружье.

— Ружье! — воскликнул Ричард, заметив смущение негра. — Да ведь это, значит, он и убил оленя! Я знаю, что Мармадюк не мог попасть в оленя на бегу. Как это было, Эгги? Расскажи мне все, и я поджарю Дюка прежде, чем он успеет зажарить оленя. Как это было, Эгги? Парень убил оленя, а судья купил его, ха! И взял с собой молодца, чтобы заплатить ему.

Удовольствие по поводу этого открытия привело Ричарда в такое хорошее настроение, что страх негра несколько рассеялся, и, помявшись немного, он ответил:

— Вы забываете, что было два выстрела, сэр!

— Не лгать, черный мошенник! — воскликнул Ричард, подняв бич и подвигаясь к негру. — Говори правду или получишь трепку.

Убедившись, что бича не избежишь, негр сдался. В нескольких словах он рассказал своему хозяину о происшествии, заклиная Ричарда заступиться за него перед судьею.

— Заступлюсь, заступлюсь, малый! — воскликнул тот, потирая руки от удовольствия. — Будь покоен, я слажу с Дюком. Я хотел бы оставить оленя здесь, пусть он посылает за ним сам; но нет, я предоставлю Мармадюку еще похвастать, а затем и накрою его. Ну-ка, торопись, Эгги, я должен помочь при осмотре раны молодого человека, этот янки² доктор ничего не смыслит в хирургии — я держал ногу старика Миллигэна, пока он резал ее.

Говоря это, Ричард уселся на козлы, негр поместился на заднем сиденье, и сани тронулись в путь. Спускаясь во весь дух с холма, Джонс повернулся лицом к Агамемнону, продолжая разговор, так как минутная ссора не помешала восстановлению между ними наилучших отношений:

— Это доказывает, что повернул лошадей я, потому что человек с раной в правом плече не справится с такими бешеными чертями. Я знал это, но не хотел тратить слов с Мармадюком… Но, но, любезные, шевелись!.. Да, да, теперь уже Дюк не будет подшучивать над моим оленем! Выпалил из обеих стволов и попал только в парня, стоявшего за деревом.

Так Ричард спускался с горы. Бубенчики звенели, его болтовня не отставала от них, пока сани не въехали в деревню, где все внимание Джонса было поглощено желанием показать свое искусство женщинам и детям, толпившимся у окон, чтобы поглазеть на въезд своего земельного владельца и его дочери.

---

¹ Уничтожение невольничества в Нью-Йорке совершилось не сразу. Когда общественное мнение стало резко высказываться против невольничества, Развился обычай покупать услуги раба на шесть или восемь лет, под условием освобождения по истечении этого срока. Квакерам, которым «религиозные убеждения» не позволяли открыто пользоваться рабами, тем не менее поощряли подобное рабство «на срок». Таким образом и «волки были сыты, и овцы целы». (Примеч. ред.).

² Термин «янки» происходит от «ингиз», как произносили индейцы слово «инглиш» — англичанин. Так как Нью-Йорк был первоначально голландской колонией, то его обитатели к себе это название обычно не применяли (Прииеч. ред.).

---

Глава 4. «Пионеры» Ф. Купер

« Глава 3

Глава 5 »