Глава XXX

---

Ремаркабль Петтибон, забыв свои «обиды» ввиду удобств и выгод своего положения, все еще оставалась в доме судьи Темпля и была откомандирована проводить Луизу в жилище пастора.

Мармадюк и его дочь остались с глазу на глаз. Судья с волнением ходил взад и вперед по комнате, а его дочь полулежала на кушетке с разгоревшимися щеками и влажными глазами.

— Это была своевременная помощь! Да, это была своевременная помощь! — воскликнул судья. — Значит, ты не покинула свою подругу, моя благородная Бесс!

— Не знаю, можно ли назвать это мужеством, — отвечала Елизавета, — так как вряд ли бегство помогло бы мне, если бы даже у меня хватило силы бежать. Но, кажется, я не могла пошевельнуться.

— О чем же ты думала, милая? Каковы были твои мысли в эту страшную минуту?

— О звере! О звере! — воскликнула Елизавета, закрывая лицо руками. — О! Я ничего не видела, ни о чем не думала, кроме зверя. Я пыталась думать о других вещах, но ужас был слишком силен, опасность слишком велика.

— Ну, как я счастлив, что ты цела и невредима! Не будем разговаривать об этом тяжелом переживании. Я не думал, что пантеры еще водятся в этих лесах. Впрочем, они далеко заходят под влиянием голода, и…

Громкий стук в дверь прервал его речь, и он крикнул:

— Войдите!

Дверь отворилась и вошел Бенджамен с недовольным видом, словно считал несвоевременным сообщение, которое собирался сделать.

— Там внизу сквайр Дулитль, сэр, — сказал он. — Он крейсировал на дворе и уверял, будто ему необходимо взять вас на абордаж, изволите видеть. «Отчаливайте, — говорю я ему, — что вы лезете со своими кляузами, когда судья вырвал своего ребенка, можно сказать, из пасти львиной?» Но с этим молодцом не сговоришься, все равно, что с негром; и вот, видя, что от него не отделаться, я и пришел доложить вашей чести, что он бросил якорь в передней.

— Должно быть, у него какое-нибудь важное дело? — сказал Мармадюк. — Вероятно, в связи с предстоящим судебным заседанием.

— Да, да, это самое, сэр! — воскликнул Бенджамен. — Он затеял какую-то кляузу против Кожаного Чулка, который, на мой взгляд, гораздо лучше его. Этот мистер Бумпо славный малый и владеет острогою так ловко, словно и родился с нею.

— Против Кожаного Чулка! — воскликнула Елизавета, приподнимаясь на кушетке.

— Успокойся, дитя мое! Какие-нибудь пустяки, уверяю тебя! Я, кажется, даже знаю, в чем дело. Поверь мне, Бесс, я не дам в обиду твоего защитника. Попросите мистера Дулитля войти, Бенджамен!

Мисс Темпль, по-видимому, удовлетворилась этим обещанием, но не совсем дружелюбно устремила свои черные глаза на плотника, который, воспользовавшись приглашением, немедленно вошел в комнату.

Все нетерпение Гирама, по-видимому, исчезло, лишь только он вошел. Поклонившись судье и его дочери, он уселся на стул, указанный ему Мармадюком, и с минуту сидел, приглаживая свои жесткие черные волосы, с важным видом, приличествовавшим его официальному положению. Наконец он сказал:

— Я слыхал, что мисс Темпль счастливо избежала опасности при встрече с пантерами на горе.

Мармадюк слегка наклонил голову, но ничего не сказал.

— Я полагаю, что закон выдает премию за скальпы, — продолжал Гирам, — и Кожаный Чулок останетса в барышах.

— Я постараюсь вознаградить его, — ответил судья.

— Да, да. Насколько мне известно, здесь никто не сомневается в щедрости судьи. Кажется, у нас будет непродолжительная сессия. Я слыхал, что Джотэм Риддель и человек, купивший его расчистки, решили предоставить свое дело третейскому суду. Нам придется разбирать всего два гражданских иска.

— Очень рад слышать это, — отвечал судья. — Меня крайне огорчает, когда наши поселенцы тратят время и деньги на бесплодное сутяжничество. Надеюсь, что ваше сообщение окажется верным, сэр!

— Я еще не знаю, наверное, — продолжал Гирам, — но кажется, что Джотэм выбирает судьею меня, а его противник — капитана Холлистера, а мы от себя пригласим сквайра Джонса в качестве третьего.

— Какие же дела нам предстоит разбирать? — спросил Мармадюк.

— По обвинению в подделке, — отвечал Гирам, — и так как виновные были захвачены на месте преступления, то, вероятно, будут преданы суду и обвинены.

— Да, я и забыл об этих людях. А еще есть что-нибудь?

— Еще есть дело об угрозе насильственными действиями в День независимости; но я не знаю, примет ли его суд к разбору. Крупных слов было много, но до потасовки, кажется, не дошло. Затем имеется еще дело об убийстве одного или двух оленей в непоказанное время в западной части патента тамошними скваттерами.

— Непременно привлеките виновных к ответственности! — воскликнул судья. — Я решил во что бы то ни стало добиться исполнения этого закона.

— Да, как же, как же, я знаю ваше мнение на этот счет. Я отчасти и сам пришел по такому же дельцу.

— Вы! — воскликнул Мармадюк, моментально сообразив, как ловко поймал его Гирам. — Какое же это дело, сэр?

— Я имею основание думать, что в хижине Кожаного Чулка находится в настоящую минуту туша оленя, и я именно хотел просить вас выдать предписание на обыск.

— Вы имеете основание думать, сэр! Разве вам неизвестно, что закон требует показаний под присягой, иначе я не могу выдать такого предписания? Нельзя нарушать неприкосновенность жилища гражданина по пустому подозрению,

— Я думаю, что могу дать присягу, — отвечал невозмутимый Гирам, — а там, на улице, дожидается Джотэм, который тоже готов присягнуть.

— В таком случае, пиши сам предписание. Ты член суда, мистер Дулитль, к чему запутывать меня в это дело?

— Извольте видеть, так как это первый случай применения нового закона, и так как мне известно, что судья принимает близко к сердцу исполнение этого закона, то я и полагал, что всего лучше выйдет, если предписание об обыске будет исходить от него. Кроме того, я часто бываю в лесах, выбираю бревна, и мне вовсе не хотелось бы нажить врага в Кожаном Чулке. Судья же пользуется большим авторитетом в стране, и ему нечего бояться.

Мисс Темпль взглянула на архитектора и спросила:

— Чего же может бояться честный человек со стороны такого добряка, как Бумпо?

— Извольте видеть, мисс, пустить пулю в чиновника так же легко, как в пантеру. Но, конечно, если судья отказывается выдать предписание, то мне остается только отправиться домой и написать его самому.

— Я не отказываюсь, сэр, — сказал Мармадюк, чувствуя, что его репутация беспристрастного человека подвергается риску. — Ступайте в мою контору, мистер Дулитль, я сейчас приду туда и напишу предписание.

Когда Гирам вышел, судья предупредил возражение со стороны Елизаветы, приложив палец к губам и сказав:

— Это страшнее на словах, чем на деле, дитя мое! Я полагаю, что Кожаный Чулок застрелил оленя, так как охотился с собаками, когда явился к тебе на помощь. Но если при осмотре его хижины найдется туша, то ты можешь заплатить штраф из собственного кармана, Бесс! Я вижу, что эта каналья Дулитль не откажется от двенадцати с половиной долларов, но, конечно, моя репутация судьи стоит такого пустяка.

Елизавета успокоилась после этого объяснения и рассталась с отцом, который отправился к Гираму.

Когда Мармадюк, исполнив свою неприятную обязанность, вышел из конторы, он встретился с Оливером Эдвардсом, который расхаживал перед домом судьи большими шагами в чрезвычайном волнении. Увидев судью Темпля, он бросился к нему и воскликнул с выражением такого глубокого и искреннего чувства, какого еще не проявлял в отношении Мармадюка.

— Поздравляю вас, сэр! От всего сердца поздравляю вас, судья Темпль! О, какая ужасная минута! Страшно и вспоминать о ней! Я только что из хижины, где виделся с Натти, который рассказал мне о случае с пантерой. Право, право, сэр, никакие слова не выразят и половины того, что я перечувствовал, — тут молодой человек запнулся, сообразив, что он переходит границы, — что я перечувствовал, узнав об опасности, которой подвергались мисс… мисс Грант и… ваша дочь!

Но сердце Мармадюка было слишком растрогано, чтобы придавать значение таким пустякам, и, не обращая внимания на смущение молодого человека, он сказал:

— Спасибо, спасибо, Оливер! Ты правду сказал: об этом вспоминать страшно. Но пойдем к Бесс, она одна, так как Луиза уже ушла к отцу.

Молодой человек бросился вперед, отворил дверь, пропустил судью и, последовав за ним, через минуту очутился перед Елизаветой.

Холодная сдержанность, которая так часто проявлялась в ее отношениях к Эдвардсу, теперь совершенно исчезла, и два часа промелькнули в свободной, непринужденной и искренней беседе, точно между старыми давнишними друзьями. Судья Темпль забыл о подозрениях, возникших у него во время утренней поездки, а молодой человек и девушка болтали, смеялись и задумывались, смотря по настроению. Наконец Эдвардс решил навестить мисс Луизу и отправился к пастору.

Возле хижины Бумпо в это время происходила сцена, которая расстроила все благодушные планы судьи относительно Кожаного Чулка и разом уничтожила непродолжительное согласие, установившееся было между юношей и Мармадюком. Получив предписание об обыске, Дулитль первым делом постарался заручиться надежными исполнителями закона. Шериф уехал на какое-то важное следствие; его помощник, остававшийся в деревне, был занят в другой части поселка; а деревенский констебль получил эту должность из благотворительных соображений, так как был хром. Была суббота, солнце уже склонялось к западу; в воскресенье благочестивый чиновник не мог предпринять такой экспедиции, так как рисковал этим погубить свою душу; а до понедельника всякие следы оленя были бы уничтожены или припрятаны. К счастью, на глаза Гираму попалась рослая фигура Билли Кэрби, и он немедленно решил заманить его. Джотэм, который вернулся в деревню из леса, присоединился к Гираму сам и пригласил к мировому судье лесоруба.

Когда явился Билли, ему любезно предложили садиться, что, впрочем, он успел сделать раньше приглашения.

— Судья Темпль во что бы то ни стало желает ввести в силу закон об оленях, — сказал Гирам после предварительных любезностей. — Он только что получил донесение о человеке, убившем оленя. Он написал распоряжение об обыске и поручил мне найти кого-нибудь, кто привел бы его в исполнение.

Кэрби подумал немного, тряхнул своей косматой головой и спросил:

— А где же шериф?

— Уехал.

— А его помощник?

— Занят в патенте.

— А констебль? Я только что видел, как он ковылял по улице.

— Да, да, — сказал Гирам с заискивающей улыбкой и многозначительным кивком. — Но это дело требует мужчину, а не калеку.

— А что? — спросил Кэрби, смеясь. — Разве молодец будет драться?

— У него довольно вздорный характер, и он считает себя первым силачом в графстве.

— Я слышал, как он хвастал однажды, — вмешался Джотэм, — будто от Могаука до Пенсильвании не найдется человека, который бы потягался с ним в кулачном бою.

— В самом деле! — воскликнул Кэрби, выпрямляясь. — Стало быть, он еще не пробовал вермонтских кулаков. Кто же этот молодец?

— Видите ли, — сказал Джотэм, — это…

— Закон не позволяет называть его имени, — перебил Гирам, — пока вы не взяли на себя обязательств. Вы самый подходящий человек, Билли! Согласны вы принести присягу? Это дело одной минуты, — и вы получите плату.

— А велика ли плата? — спросил Билли, небрежно перелистывая устав, лежащий на столе Гирама, и как будто раздумывая, хотя, в сущности, он уже принял решение. — Хватит ли ее, чтобы залечить проломленную голову?

— Вознаграждение будет приличное, — сказал Гирам.

— К черту ваше вознаграждение! — отвечал Билли, снова засмеявшись. — Так этот малый считает себя первым силачом в графстве? Какого он роста?

— Он выше вас ростом, — сказал Джотэм, — и отчаянный…

«Хвастун», хотел он прибавить, но нетерпение Кэрби не дало ему договорить… Лесоруб вовсе не отличался ни свирепостью, ни даже грубостью. Основную черту его характера составляло добродушное тщеславие. Но как и все, кому нечем больше похвастаться, он гордился своей физической силой. Вытянув мускулистые руки и оглядывая свою атлетическую фигуру, он сказал:

— Ну, давайте же Библию! Я присягну, и вы увидите, что я сумею исполнить свою присягу.

Гирам не стал дожидаться, пока Билли переменит свое решение, и, не теряя времени, взял с него присягу. Когда эта формальность была исполнена, все трое вышли из дома и направились к хижине самым ближним путем. Только когда они вышли на берег, Кэрби вспомнил о правах, которые давала ему присяга, и повторил свой вопрос об имени нарушителя закона.

— Куда вы тащитесь, сквайр? — воскликнул он. — Я думал, что обыск придется произвести в каком-нибудь доме, а не в лесах. На этой стороне озера не живет никого, кроме Кожаного Чулка и старого Джона. Назовите мне имя молодчика, и я вас проведу на его расчистку самым коротким путем, потому что мне известна каждая сосенка вокруг Темпльтона.

— Мы идем по настоящей дороге, — сказал Гирам, указывая вперед и ускоряя шаги, точно опасаясь, что Кэрби вздумает сбежать, — этот человек — Бумпо.

Кэрби остановился, с удивлением уставился сначала на него, потом на Джотэма и в заключение расхохотался.

— Кто? Кожаный Чулок? Он может похвастаться своей стрельбой; по этой части, сознаюсь, мне с ним не тягаться; с тех пор, как он застрелил голубя, я пасую перед ним. Но по части кулачного боя!.. Да я бы мог взять его двумя пальцами и обвязать вокруг своей шеи, как галстук. Ведь ему семьдесят лет, и он никогда не отличался особенной силой.

— У него наружность обманчива, — заметил Гирам, — как у всех охотников; он сильнее, чем кажется; кроме того, у него — ружье.

— Причем тут ружье! — воскликнул Билли. — Неужели вы думаете, что он станет стрелять в меня? Он безобидное создание и, по-моему, имеет право стрелять оленей так же, как всякий другой в патенте. Он этим живет, и здесь свободная страна, в которой всякий может выбирать какое угодно призвание.

— Если так рассуждать, — сказал Джотзм, — то всякий имеет право стрелять оленей.

— Я же вам говорю, что это его призвание, — возразил Кэрби, — и что закон издан не для него.

— Закон издан для всех, — заметил Гирам, который начинал опасаться, что вся опасность падет на его долю, несмотря на его предосторожность. — И закон очень строго относится к нарушению присяги.

— Послушайте, сквайр Дулитль, — сказал лесоруб, — начхать мне на ваши гримасы и на ваши нарушения присяги, вот что я вам скажу! Но я уж так далеко зашел, что доведу дело до конца, потолкую со стариком, и, может быть, мы вместе зажарим оленя.

— Ну, что ж, если вам удастся покончить дело миром, то тем лучше, — отвечал Гирам, — я не охотник до ссор и предпочитаю мирные переговоры.

Они дошли, беседуя так, до хижины, где Гирам счел благоразумным остановиться у срубленной сосны, представлявшей «первый бастион, защищавший подступ к крепости со стороны деревни». Кэрби приложил руки ко рту на манер трубки и гаркнул во всю глотку, так что собаки выскочили из конуры, и почти в ту же минуту голова Натти выглянула из двери.

— Смирно! — крикнул он собакам. — Или вы думаете, что это опять пантеры?

— Эй, Кожаный Чулок, у меня к вам дело! — крикнул Кэрби. — Вот чиновные люди, которые написали вам письмецо и наняли меня почтальоном.

— Какое у вас может быть до меня дело, Билли Кэрби? — сказал Натти, встав на пороге и приставив руку ко лбу в виде козырька, чтобы защититься от лучей заходящего солнца и лучше рассмотреть пришедших. — Я не занимаюсь расчистками и скорее готов посадить полдюжины деревьев, чем срубить одно. Смирно, Гектор, говорят тебе! Пошел в конуру!

— В самом деле, старина? — возразил Билли. — Тем лучше для меня. Но я должен исполнить мое поручение. Здесь письмо для вас, Кожаный Чулок! Если вы можете прочесть его, тем лучше, а если не можете, то вот сквайр Дулитль. Он вам и прочтет. Кажется, вы приняли двадцатое июля за первое августа, — в этом вся загвоздка.

В эту минуту Кожаный Чулок заметил сухопарую фигуру Гирама, прятавшуюся за огромным стволом, и лицо его мгновенно исказилось глубоким отвращением. Он повернул голову внутрь хижины, сказал несколько слов вполголоса, а затем показался снова и продолжал:

— Мне не о чем с вами разговаривать; уходите по добру, по здорову. Я вам ничего не должен, Билли Кэрби! С какой стати вы тревожите старика, который не сделал вам ничего дурного?

Кэрби перескочил через дерево, уселся на бревно близ конуры и принялся гладить Гектора, с которым свел знакомство в лесах, где иногда кормил собаку остатками своей еды.

— Вы стреляете лучше меня, и я не стыжусь в этом сознаться, — сказал он. — Но я не сержусь на вас за это, Натти! Но, кажется, вы сделали лишний выстрел, так как ходит слух, будто вы убили оленя.

— Я стрелял сегодня два раза, и оба раза по пантере, — возразил Кожаный Чулок. — Посмотрите, вот скальпы! Я только что собрался нести их судье и требовать премии.

Говоря это, Натти бросил уши пантеры Кэрби, который принялся ими подразнивать собак, начинавших ворчать и скалить зубы, когда он подносил их к собачьим мордам.

Но Гирам, расхрабрившись, решился подойти ближе и обратился к старику с подобающей случаю важностью. Прежде всего он прочел вслух предписание, повышая голос в главнейших местах, и особенно громко и внятно произнес имя судьи.

— Неужели Мармадюк Темпль поставил свое имя на этом клочке бумаги? — сказал Натти, покачивая головой. — Да, да, этот человек любит свои выдумки, свои земли и свои улучшения больше, чем свою плоть и кровь. Но я не виню девушку: у нее глаза, как у оленя. Бедняжка, ведь не она выбирала своего отца, и что же она может поделать? Я мало смыслю в законах, мистер Дулитль! Что я должен делать после того, как вы прочли ваше предписание?

— О! Это только форма, Натти, — сказал Гирам, стараясь выражаться поласковее. — Пойдемте в хижину и потолкуем ладком. Деньги будет не трудно найти. Я почти уверен по всему, что слышал, что судья Темпль заплатит их за вас.

Старый охотник с самого начала следил за всеми движениями посетителей и сохранял свое место на пороге с решительным видом, показывавшим, что его не так-то легко будет заставить сойти с этого поста. Когда Гирам подошел ближе, ожидая, что его предложение будет исполнено, Натти поднял руку и жестом заставил его отступить.

— Разве я не говорил вам еще раньше, чтобы вы не искушали меня? — сказал он. — Я никого не трогаю. Почему же закон не может оставить меня в покое? Ступайте, ступайте и скажите вашему судье, что он может оставить у себя мою премию, но я не желаю, чтобы его посланные входили в мою хижину.

Это предложение, однако, не только не успокоило Гирама, но, по-видимому, еще сильнее раззадорило его любопытство; напротив, Кэрби крикнул:

— Ну, конечно, это правильно, сквайр! Он дарит графству премию, а графство прощает ему штраф. Это я называю честной сделкой, которую можно покончить, не сходя с места. Я люблю, когда спор решается быстро и правильно, как оно следует между добрыми людьми.

— Я требую пропуска в этот дом, — сказал Гирам, стараясь выражаться с достоинством, на какое только был способен, — именем закона и в силу этого предписания и моей должности.

— Назад, назад, сквайр, не искушайте меня! — сказал Кожаный Чулок серьезным тоном, с прежним жестом.

— Пропустите нас, — продолжал Гирам. — Билли! Джотэм! Вы будете свидетелями.

Гирам принял решительный, но спокойный тон Натти за готовность уступить и уже занес ногу на порог, как вдруг старик схватил его за плечи и отшвырнул с такой силой, что он откатился кубарем шагов на двадцать. Это внезапное движение и неожиданное проявление силы со стороны Натти ошеломило присутствующих и на минуту заставило всех умолкнуть, но вслед за тем Билли Кэрби захохотал, ухватившись за бока.

— Чисто сделано, старина! — крикнул он. — Сквайр-то, выходит, знает вас лучше, чем я. Ну-ка выходите на чистое место да схватитесь, как подобает добрым людям, а мы с Джотэмом полюбуемся.

— Вильям Кэрби, я приказываю вам исполнить ваш долг! — крикнул Гирам, поднимаясь на ноги. — Схватите этого человека! Я приказываю вам арестовать его именем народа.

Но Кожаный Чулок принял теперь более угрожающую позу. В руках его появилось ружье, дуло которого было направлено на лесоруба.

— Остановитесь, говорят вам, — сказал Натти, — вы знаете, как я стреляю, Билли Кэрби! Я не хочу проливать вашу кровь, но и ваша и моя окрасят эту траву прежде, чем вы войдете в мою хижину!

Пока дело не приняло серьезного оборота, лесоруб, по-видимому, был склонен вступиться за слабейшую сторону, но как только на сцену появилось ружье, его поведение сразу изменилось. Он встал с бревна и, выпрямившись во весь свой огромный рост, сказал охотнику:

— Я пришел сюда не для того, чтобы воевать с вами, Кожаный Чулок, но я так же боюсь вашего ружья, как сломаного топора! Сквайр, говорите, что я должен делать по закону, и мы увидим, кто кого одолеет!

Но сквайр исчез. В ту самую минуту, когда появилось ружье, Гирам и Джотэм пустились наутек, и когда Билли, удивленный тем, что не слышит приказа, оглянулся, он увидел их фигуры уже издали, направляющимися к деревне.

— Вы напугали этих тварей, — сказал он с глубоким презрением, — но меня вы не напугаете. Стало быть, мистер Бумпо, долой ружье, не то мы поссоримся.

Натти опустил ружье и ответил:

— Я не желаю вам зла, Билли Кэрби! Но скажите сами, могу ли я пустить в свою хижину этих гадин? Я не отрицаю, что убил оленя, Билли! Возьмите его шкуру, если хотите, и представьте ее в суд как улику! Премия покроет штраф, а больше, кажется, с меня нечего требовать.

— Верно, старина, верно! — крикнул Кэрби, к которому вернулось его благодушие. — Давайте шкуру, это должно удовлетворить закон.

Натти скрылся в хижине и снова появился с требуемой уликой. Затем лесоруб удалился восвояси, совершенно примирившись со стариком. Идя по берегу озера, он часто принимался хохотать, вспоминая, как перекувыркнулся Гирам, и находя, что штука вышла презабавная.

Задолго до того, как Билли явился в деревню, известие о неуважении, оказанном Натти закону, и о поражении Гирама было у всех на устах. Говорили, что нужно послать за шерифом; иные намекали на необходимость применить вооруженную силу для отмщения за поруганный закон. Толпа поселенцев собралась на улице, обсуждая происшествие. Появление Билли с кожей оленя, устранив необходимость обыска, упростило вопрос. Теперь оставалось только созвать суд и восстановить достоинство закона, но это, как единогласно решили собравшиеся, можно было отложить до понедельника.

---

Глава 30. «Пионеры» Ф. Купер

« Глава 29

Глава 31 »