Ножницы

---

— «Барин: спите?»

Александр Иванович Дудкин сквозь тяжелое забытье смутно слышал давно, что его теребили.

— «А, барин?..»

Наконец открыл он глаза и просунулся в хмурый день:

— «Да барин же!»

Голова наклонилась.

— «Что такое?»

Александр Иванович сообразил только тут, что протянут на козлах.

— «Полиция?»

Угол жаркой подушки торчал у него перед глазом.

— «Никакой полиции нет…»

Темно-красное прочь ползло по подушке пятно — брр: и — мелькнуло в сознании:

— «Это — клоп…»

Он хотел приподняться на локте, но снова забылся.

— «Господи, да проснитесь…»

Он приподнялся на локте:

— «Ты, Степка?»

Он увидел струю бегущего пара; пар — из чайника: у себя на столе он увидел и чайник, и чашку.

— «Ах, как славно: чаек».

— «Что за славно: горите вы, барин…»

Александр Иваныч с удивленьем заметил, что он не раздет; даже не было снято пальтишко.

— «Ты тут как очутился?»

— «Я тут к вам позашел: забастовка — на оченно многих заводах; полицию понагнали… Я тут к вам позашел, тоись, с Требником».

— «Да ведь, помнится, Требник у меня».

— «Что вы, барин: это вам померещилось…»

— «Разве мы вчера не видались…»

— «Не видались — два дня».

— «А мне думалось: мне показалось…»

Что думалось?

— «Захожу нынче к вам: вижу — лежите и стонете, разметались, горите — в огне весь».

— «Да я, Степка, здоров».

— «Уж какое здоровье!.. Я тут вам чайку вскипятил; хлеб принес; калач-то горячий; попьете — все лучше. А что так-то валяться…»

Ночью в жилах его протекал металлический кипяток (это вспомнил он).

— «Да — да: жар, братец мой, ночью был основательный…»

— «И не мудрено…»

— «Жар во сто градусов…»

— «Ат алхаголю и сваритесь».

— «В собственном кипятке? Ха-ха-ха…»

— «Что ж? Сказывали: у одного алхагольного человека изо рта дымки бегали… И сварился он…»

Александр Иванович усмехнулся нехорошей улыбкой.

— «Допились уж до чертиков…»

— «Были чертики, были… Потому и спрашивал Требник: отчитывать».

— «Допьетесь и до Зеленого Змия…»

Александр Иванович криво вновь усмехнулся:

— «Да и вся-то, дружок мой, Россия…»

— «Ну?»

— «От Зеленого Змия…»

Сам же думал:

— «Эк дернуло!..»

— «Йетта вовсе не так: Христова Рассея…»

— «Брешешь…»

— «Сами брешете: допьетесь — до нее, до самой …»

Александр Иванович испуганно привскочил.

— «До кого?»

— «Допьетесь — до белой… до женщины …»

Что белая горячка подкрадывалась, — сомнения не было.

— «Ах! Вот что: сбегал бы ты до аптеки… Купил бы ты мне хинки: солянокислой…»

— «Что ж, можно…»

— «Да помни: не сернокислой; сернокислая — одно баловство…»

— «Тут, барин, не хина…»

— «Пошел — вон!..»

Степан — в дверь, а Александр Иванович — вдогонку:

— «Да уж, Степушка, заодно и малинки: малинового варенья — мне к чаю».

Сам же подумал:

— «Малина — прекрасное потогонное средство», — и с прыткими, какими-то текучими жестами подбежал к водопроводному крану; но едва он умылся, как внутри его снова все вспыхнуло, перепутывая действительность с бредом.

Так. Пока говорил он со Степкой, все казалось ему, что за дверью его поджидало: исконно-знакомое. Там, за дверью? И туда проскочил он; но за дверью открылась площадка; да лестничные перила повисали над бездной; Александр Иванович тут над бездной стоял, прислоняясь к перилам, прищелкивая совершенно сухим деревянистым языком и вздрагивая от озноба. Какое-то ощущение вкуса, какое-то ощущение меди: и во рту, и на кончике языка.

— «Верно, оно поджидает на дворике…»

Но на дворике никого, ничего.

Тщетно он обежал закоулки, проходики (между кубами сложенных дров); серебрился асфальт; серебрились осины; никого, ничего.

— «Где ж оно ?»

Пробегал там с покупками Степка; но за дрова он от Степки, как шаркнет, потому что его осенило:

— « Оно — в металлическом месте…»

Что такое это за место, почему оно — металлическое оно ? Обо всем подобном крутящееся сознание Александра Ивановича очень смутно ответило. Тщетно тщился он вспомнить: оставалася вовсе не память о в нем обитавшем сознании; воспоминание оставалось одно: какое-то иное сознание тут действительно было; то иное сознание перед ним развертывало очень стройно картины; в этом мире, не похожем вовсе на наш, обитало оно …

Оно снова появится.

С пробуждением всякое иное сознание превращалося в математическую, не реальную точку; и оно , стало быть, днем сжималось малой частью математической точки; но точка частей не имеет; и — стало быть: его не было.

Оставалася память об отсутствии памяти и о деле, которое должно выполнить, которое отлагательств не терпит; оставалася память — о чем?

О металлическом месте …

Что-то его осенило: и пружинными, легкими побежал он шагами к перекрестку двух улиц; на перекрестке двух улиц (он знал это) из окна магазина выпрыскивал переливчатый блеск… Только вот где магазинчик? И — где перекресток?

Там сияли предметы.

— «Металлы там?»

Удивительное пристрастие!

Почему это в Александре Ивановиче обнаружилось такое пристрастие? Действительно: на углу перекрестка металлы сияли; это был дешевенький магазинчик всевозможных изделий: ножей, вилок, ножниц.

Он вошел в магазинчик.

Из-за грязной конторки к засиявшему сталью прилавку приволочилась какая-то сонная харя (вероятно, собственник этих сверл, лезвий, пил); круто как-то на грудь падала узколобая голова; в орбитах, под очками затаивались красновато-карие глазки:

— «Мне бы, мне бы…»

И не зная, что взять, Александр Иванович зацепился рукой за зазубринку пилочки; засверкало и завизжало: «визз-визз-визз». А хозяин оглядывал исподлобья захожего покупателя; неудивительно, что он глядел исподлобья: Александр-то Иванович выскочил с чердака невзначай; как лежал в пальтеце на постели, так и выскочил; пальтецо же было помято и измазано грязью; но что главное: шапки-то он не надел; вихрастая, нечесаная голова с непомерно блистающими глазами напугала бы всякого.

Потому-то хозяин оглядывал его исподлобья, морща лоб, поднимая гнетущие и самой природою тяжело построенные черты; с отвращением необоримым лицо уставилось в Дудкина.

Но лицо это, перемогая себя, пробубукало жалобно:

— «Вам пилу?»

А пытливо сверлящие глазки говорили свирепо:

«Э, э, э!.. Белогорячечный: вот так штука…»

Это только казалось.

— «Нет, знаете ли, пилу — это мне неудобно, пилою… Мне бы, знаете, финский, отточенный ножик».

Но особа грубо отрезала:

— «Извините: ножей финских нет».

Как будто бы сверлящие глазки говорили решительно:

— «Дать вам ножик, так вы еще… натворите делов…»

Приподнять бы им веки, стали бы пытливо сверлящие глазки просто так себе глазками; все же сходство какое-то поразило Александра Ивановича: представьте — с Липпанченко сходство. Тут фигура почему-то повернулась спиной; и окинула она посетителя таким взором, от которого повалился бы бык.

— «Ну, все равно: ножницы…»

Сам же подумал при этом: почему эта ярость, это сходство с Липпанченко? Тут же сам себя успокоил: какое там в сущности сходство!

Липпанченко — бритый, а у этого толстяка курчавая борода.

Но при мысли о некой особе Александру Иванычу теперь вспомнилось: все-все-все — все-все-все! Вспомнилось с совершенной отчетливостью, почему осенила мысль его прибежать в магазинчик подобных изделий. То, что намеревался он сделать, было в сущности просто: чирк — и все тут.

Он так и затрясся над ножницами:

— «Не завертывайте — нет, нет… Я живу тут поблизости… Мне и так: донесу я и так…»

Так сказав, он засунул в карман миниатюрные ножницы, которыми, наверное, франтик по утрам стрижет ногти, и — бросился.

Удивленно, испуганно, подозрительно ему вслед глядела квадратная, узколобая голова (из-за блещущего прилавка) с выдававшейся лобной костью; эта лобная кость выдавалась наружу в одном крепком упорстве — понять происшедшее: понять, что бы ни было, понять какою угодно ценою; понять, или… разлететься на части.

И лобная кость понять не могла; лоб был жалобен: узенький, в поперечных морщинах; казалось, он плачет.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Конец шестой главы

---

Глава 6. Часть 20
Ножницы
Роман «Петербург» Андрей Белый

« Глава 6. Часть 19

Глава 7. Часть 1 »