Искать произведения  search1.png
авторов | цитаты | отрывки

Переводы русской литературы
Translations of Russian literature


Лобные кости


— «Зоя Захаровна…»

— «А?»

— «Шишнарфиев — это я понимаю: деятель младой Персии, пылкая артистическая натура; но вот — при чем тут француз?»

«Много станете знать — скоро станете стары», — не по-русски ответила та, и чрезмерные перси ее заходили над туго затянутым лифом; пощипывал в руке пульверизатор.

В комнате слышалось тяжелое благовоние: смесь парфюмерии с искусственно приготовляемым зубом (кто сиживал в зубоврачебных квартирах, тот запах этот знает наверное — запах не из приятных).

Зоя Захаровна тут придвинулась к Александру Ивановичу.

— «А вы все… отшельником…»

Губы Александра Ивановича как-то криво поджались:

— «Ваш же сожитель давно уже постарался об этом…»

— «?»

— «Коли я не буду отшельником, все равно: кто-нибудь отшельником да уж будет…»

Направление разговора Зое Захаровне не понравилось явно, так что снова нервически стал в руках ее пощипывать пульверизатор; Александр Иванович улыбнулся нехорошей улыбкой, и — поправился.

— «Да и то сказать: мне рассеяние не к лицу».

Это новое течение мыслей Зоя Захаровна приняла; и поспешила сострить она:

— «Оттого-то вы так рассеянны: пеплом мне засыпали скатерть?»

— «Простите…»

— «Ничего: вот вам пепельница…»

Александр Иванович протянулся за новою грушею; и, проделавши это движение, Александр Иванович себе с досадой сказал:

— «Экая скряга…»

Он увидел, что вазы с дюшесами (он таки дюшесы любил) — вазы с дюшесами не было.

— «Вы что? Вот вам пепельница…»

— «Знаю: я — за дюшесом…»

Зоя Захаровна не предложила дюшесов.

Двери в ту дальнюю комнату были не вовсе притворены: в полуоткрытую дверь с ненасытимою жадностью он смотрел; там виднелися два сидящие очертания. Французик растараторился; и казалось, что дзенькает; а особа глухо бубукала, перебивала французика; нетерпеливо хваталась она в разговоре за письменные принадлежности — то за ту, то за эту; и чесала затылок угловатым жестом руки; видимо, сообщеньем француза особа была взволнована не на шутку; жест просто самообороны какой-то подметил Александр Иванович.

«Бу-бу-бу…»

Так раздавалось оттуда.

А сенбернар Том на клетчатое колено особе положил свою слюнявую морду; и особа рассеянно гладила его шерсть. Тут наблюдения Александра Ивановича перебили: перебила Зоя Захаровна.

— «Отчего это вы перестали бывать у нас?»

Он рассеянно посмотрел на ее оскаленный рот: посмотрел и заметил:

— «Да так себе: сами же вы сказали — отшельник я…»

Золото пломбы проблистало в ответ:

— «Не отвертывайтесь».

— «Да нисколько…»

— «Просто вы обижены на него…»

— «Вот еще…» — попытался было возразить Александр Иванович и оборвал свои оправдания: вышло — неубедительно.

— «Просто вы обижены на него. Все на него обижаются. И тут вмешался Липпанченко … Этот Липпанченко !.. Портит ему репутацию… Да поймите ж: Липпанченко — необходимая, взятая роль… Без Липпанченко давно бы он был уж схвачен… Липпанченкой он покрывает всех нас… Но все верят в Липпанченко …»

Некоторые существа имеют печальное свойство: дурной запах во рту… Александр Иванович отодвинулся.

— «Все на него обижаются… А скажите», — Зоя Захаровна ухватилась за пульверизатор, — «где сыщете вы такого работника?.. А? Где сыщете?.. Кто согласится, скажите, как он, отказавшись от всех естественных сантиментов, быть Липпанченкой — до конца…»

Александр Иваныч подумал, что особа была что-то уж слишком Липпанченкой : но возражать не хотел.

— «Уверяю вас…»

Но она перебила:

— «Как же вам не стыдно так его оставлять, так таиться, скрываться; ведь Колечка мучается; рвать все прошлые, интимные связи…»

Александр Иванович с изумлением вспомнил, что особа-то — Колечка: сколько месяцев этого он, признаться, не вспомнил?

— «Ну, если там он и выпьет, нагрубиянит; и — ну, там — увлечения… Так ведь: лучшие же спивались, развратничали… И по личной охоте. Колечка же делает это для отвода лишь глаз — как Липпанченко : для безопасности, гласности, пред полицией, для общего дела он так губит себя».

Александр Иваныч усмехнулся невольно, но поймал на себе недоверчивый, озлобленный взгляд:

— «Что…»

И поспешил:

— «Нет… ничего я…»

— «Тут ведь самая страшная жертва… Не поверите ли, ведь ему грозит многое; от насильственных частых попоек, от обязательных в его положении кутежей преждевременно Николай погубит себя…»

Александр Иванович знал, что Зоя Захаровна подозревает его в том, что он слишком часто бывает с Липпанченко в ресторанчиках, приучая Липпанченко… к многому…

— «Это может ведь кончиться плохо…»

Ну и жизнь: здесь — может кончиться плохо; он, Александр Иванович, медленно сходит с ума. Николая Аполлоновича придавили тяжелые обстоятельства; что-то такое неладное завелось у них в душах; тут ни — полиция, ни — произвол, ни — опасность, а какая-то душевная гнилость; можно ли, не очистившись, приступать к великому народному делу? Вспомнилось: «Со страхом Божиим и верою приступите». А они приступали без всякого страха. И — с верой ли? И так приступая, преступали какой-то душевный закон: становились преступниками, не в том смысле конечно… а — иначе. Все же они преступали.

— «Вспомните Гельсингфорс и катанье на лодках…», — в голосе Зои Захаровны тут послышалась неподдельная грусть. — «И потом: эти сплетни…»

— «А какие?»

Он заинтересовался, он вздрогнул.

— «О Колечке сплетни!.. Вы думаете, не подозревает он, не терзается, не кричит по ночам» (Александр Иваныч запомнил, что — кричит по ночам ) — «как они о нем говорят после столького. И — нет благодарности, нет сознания, что человек пожертвовал всем… Он все знает: молчит, убивается… Оттого-то он мрачен… Он душою кривить не умеет. Выглядит он всегда неприятно», — в голосе Зои Захаровны послышался чуть не плач, — «выглядит неприятно… с этой… несчастной наружностью. Верите: он — ребенок, ребенок…»

— «Ребенок?»

— «А вам удивительно?»

— «Нет», — замялся он, — «только, знаете, как-то странно мне это слышать, все-таки представление о Николае Степановиче не вяжется как-то…»

— «Настоящий ребенок! Посмотрите: куколка — Ванька-Встанька», — рукою она показала на куколку, просверкавши браслетом… — «Вы вот уйдете: наговорите ему неприятностей, а он — он!..

— «?»

— «Он посадит к себе на колени кухаркину дочку и играет с ней в куклы… Видите? А они его упрекают в коварстве… Господи, он играет в солдатики!..»

— «Вот так-так!»

— «В оловянные: покупает персов, выписывает из Нюренберга коробочки… Только — это секрет… Вот какой он!.. Но», — брови ее резко сдвинулись — «но… в детской запальчивости он способен на все».

Александр Иванович все более убеждался из слов, что особа-то скомпрометирована не на шутку; а он этого, признаться, не знал; эти намеки на что-то теперь принял он к сведению, уплывая взором туда, где сидели они…

Круто как-то на грудь падала узколобая голова; в орбитах глубоко затаились пытливо сверлящие глазки, перепархивающие от предмета к предмету; чуть вздрагивала и посасывала воздух губа. Многое было в лице: отвращением необоримым лицо стало пред Дудкиным, складываясь в то самое странное целое , уносимое памятью на чердак, чтобы ночью там зашагать, забубукать — сверлить, посасывать, перепархивать и выдавливать из себя невыразимые смыслы, не существующие нигде.

Он теперь внимательно всматривался в гнетущие и самою природою тяжело построенные черты.

Эта лобная кость… —

Эта лобная кость выдавалась наружу в одном крепком упорстве — понять: что бы ни было, какою угодно ценою — понять, или… разлететься на части. Ни ума, ни ярости, ни предательства не выдавала лобная кость; лишь усилие — без мысли, без чувства: понять… И лобные кости понять не могли; лоб был жалобен: узенький, в поперечных морщинах: казалось, он плачет.

Пытливо сверлящие глазки… —

Пытливо сверлящие глазки (приподнять бы им веки) — стали бы и они… так себе… глазками.

И они были грустными.

А посасывающая воздух губа напоминала — ну, право же! — губку полуторагодовалого молокососа (только не было соски); если б в губы ему настоящую соску, то не было б удивительно, что губа все посасывает; без соски же это движение придавало лицу прескверный оттеночек.

Ишь ведь — тоже: играет в солдатики!

Так внимательный разбор чудовищной головы выдавал лишь одно: голова была — головой недоноска; чей-то хиленький мозг оброс ранее срока жировыми и костяными наростами; и в то время как лобная кость выдавалась чрезмерно наружу надбровными дугами (посмотрите на череп гориллы), в это время под костью, может быть, протекал неприятный процесс, называемый в общежитии размягчением мозга.

Сочетание внутренней хилости с носорожьим упорством — неужели это вот сочетание в Александре Ивановиче и сложило химеру, а химера росла — по ночам: на куске темно-желтых обой усмехалась она настоящим монголом.

Так он думал; в ушах же его затвердилось:

— «Ванька-Встанька… Кричит по ночам… Выписывает из Нюренберга коробочки… Настоящий ребенок…»

И прибавилось от себя:

— «Расшибает лбом лбы… Занимается вампиризмом… Предается разврату… И — тащит к погибели…»

И опять затвердилось:

— «Ребенок…»

Но затвердилось только в ушах: Зоя Захаровна уже вышла из комнаты.


Глава 6. Часть 11
Лобные кости
Роман «Петербург» Андрей Белый

« Глава 6. Часть 10

Глава 6. Часть 12 »





Искать произведения  |  авторов  |  цитаты  |  отрывки  search1.png

Читайте лучшие произведения русской и мировой литературы полностью онлайн бесплатно и без регистрации, без сокращений. Бесплатное чтение книг.

Книги — корабли мысли, странствующие по волнам времени и бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению.
Фрэнсис Бэкон

Без чтения нет настоящего образования, нет и не может быть ни вкуса, ни слова, ни многосторонней шири понимания; Гёте и Шекспир равняются целому университету. Чтением человек переживает века.
Александр Герцен



Реклама