Мой истукан Г. Державин

‎Готов кумир, желанный мною!
Рашет его изобразил:
Он хитрою своей рукою
Меня и в камне оживил.
Готов кумир! — и будет чтиться
Искусство Праксителя в нем.
Но мне какою честью льститься
В бессмертном истукане сем?
Без славных дел, гремящих в мире,
Ничто и царь в своем кумире.

Ничто! и не живет тот смертный,
О ком ни малой нет молвы,
Ни злом, ни благом не приметный,
Во гробе погребен живый.
Но ты, о зверских душ забава,
Убийство! я не льщусь тобой:
Батыев и Маратов слава
Во ужас дух приводит мой;
Не лучше ли мне быть забвенну,
Чем узами сковать вселенну?

Злодейства малого мне мало,
Большого делать не хочу;
Мне скиптра небо не вручало,
И я на небо не ропчу.
Готов я управляться властью;
А если ею и стеснюсь
Чрез зло: моей я низкой частью
С престолом света не сменюсь.
Та мысль всех казней мне страшнее:
Представить в вечности злодея!

Злодей, который самолюбью
И тайной гордости своей
Всем жертвует, — его орудью
Преграды нет, алчбе — цепей:
Внутрь совестью своей размучен,
Вне с радостью губит других;
Пусть дерзостью, удачей звучен,
Но не велик в глазах моих.
Хотя бы богом был он злобным,
Быть не хочу ему подобным.

‎Легко злом мир греметь заставить,
До Герострата только шаг;
Но трудно доблестью прославить
И воцарить себя в сердцах:
Век должно добрым быть нам тщиться,
И плод нам время даст одно;
На зло лишь только бы решиться,
И вмиг соделано оно.
Редка на свете добродетель,
И редок благ прямых содетель.

Он редок! — Но какая разность
Меж славой доброй и худой?
Чтоб имя приобресть нам, знатность,
И той греметь или другой,
Не все ль равно, когда лишь будет
Потомство наши знать дела
И злых и добрых не забудет?
Ах, нет! — природа в нас влила
С душой и отвращенье к злобе,
Любовь к добру — и сущим в гробе.

Мне добрая приятна слава;
Хочу я человеком быть,
Которого страстей отрава
Бессильна сердце развратить;
Кого ни мзда не ослепляет,
Ни сан, ни месть, ни блеск порфир;
Кого лишь правда научает,
Любя себя, любить весь мир
Любовью мудрой, просвещенной,
По добродетели священной;

По ней, котора составляет
Вождей любезных и царей;
По ней, котора извлекает
Сладчайши слезы из очей.
Эпаминонд ли защититель,
Или благотворитель Тит,
Сократ ли, истины учитель,
Или правдивый Аристид:
Мне все их имена почтенны
И истуканы их священны.

Священ мне паче зрак героев,
Моих любезных сограждан,
Пред троном, на суде, средь боев
Душой великих Россиян;
Священ! — Но если здесь я чести
Современных не возвещу,
Бояся подозренья в лести:
То вас ли, вас ли умолчу,
О праотцы, делами славны,
Которых вижу истуканы?

‎А если древности покровом
Кто предо мной из вас и скрыт,
В венце оливном и лавровом
Великий Петр, как жив, стоит;
Монархи мудры, милосерды,
За ним отец его и дед;
Отечества подпоры тверды,
Пожарский, Минин, Филарет
И ты, друг правды, Долгоруков,
Достойны вечной славы звуков.

‎Достойны вы! — Но мне ли права
Желать — быть с вами наряду?
Что обо мне расскажет слава,
Коль я безвестну жизнь веду?
Не спас от гибели я царства,
Царей на трон не возводил,
Не стер терпением коварства,
Богатств моих не приносил
На жертву, в подкрепленье трона,
И защитить не мог закона.

Увы! — Почто ж сему болвану
На свете место занимать?
Дурную, лысу обезьяну
На смех ли детям представлять,
Чтоб видели меня потомки
Под паутиною в пыли,
Рабы ступали на обломки
Мои, лежащи на земли? —
Нет! лучше быть от всех забвенным,
Чем брошенным и ввек презренным.

‎Разбей же, мой второй создатель,
Разбей мой истукан, Рашет!
Румянцова лица ваятель
Себе мной чести не найдет:
Разбей.... или постой немного!
Поищем, нет ли дел каких,
По коим бы, хотя не строго
Судя о качествах моих,
Ты мог ответствовать вселенной
За труд, над мною понесенной.

Поищем!... Нет. Мои безделки
Безумно столько уважать;
Дела обыкновенны — мелки,
Чтоб нас заставить обожать;
Хотя б я с пленных снял железы,
Закон и правду сохранил,
Отер сиротски, вдовьи слезы,
Невинных оправдатель был,
Орган монарших благ и мира, —
Не стоил бы и тут кумира.

Не стоил бы: все знаки чести,
Дозволенны самим себе,
Плоды тщеславия и лести,
Монарх, постыдны и тебе.
Желает хвал, благодаренья
Лишь низкая себе душа,
Живущая из награжденья. —
По смерти слава хороша;
Заслуги в гробе созревают,
Герои в вечности сияют.

Но если дел и не имею,
За что б кумир мне посвятить:
В достоинство вменить я смею,
Что знал достоинства я чтить,
Что мог изобразить Фелицу,
Небесну благость во плоти;
Что пел я Россов ту царицу,
Какой другой нам не найти
Ни днесь, ни впредь в пространстве мира:
Хвались, моя, хвались тем, лира!

Хвались! — и образ мой скудельной
В храм славы возноси с собой:
Ты можешь быть столь дерзновенной,
Коль, тихой некогда слезой
Ты взор кропя Екатерины,
Могла приятною ей быть;
Взносись и достигай вершины,
Чтобы на ней меня вместить,
Завистников моих к досаде,
В ея прекрасной Колоннаде!

На твердом мраморном помосте,
На мшистых сводах меж столпов,
В меди, в величественном росте,
Под сенью райских вкруг дерев
Поставь со славными мужами!
Я стану с важностью стоять;
Как от зарей, всяк день лучами
От светлых царских лиц блистать,
Недвижим вихрями, ни громом
Под их божественным покровом.

Прострется облак благовонный,
Коврами вкруг меня цветы....
Постой, пиит, восторга полный!
Высоко залетел уж ты:
В пыли валялись и Омиры;
Потомство — грозный судия:
Оно рассматривает лиры;
Услышит глас и твоея
И пальмы взвесит и перуны,
Кому твои гремели струны.

Увы! легко случиться может,
Поставят и тебя льстецом:
Кого днесь тайно злоба гложет,
Тот будет завтра въявь врагом.
Трясут и троны люди злые:
То, может быть, и твой кумир
Через решетки золотыя
Слетит и разсмешит весь мир,
Стуча с крыльца, ступень с ступени,
И скатится в древесны тени.

‎Почто ж позора ждать такого?
Разбей, Рашет, мои черты!
Разбей!... Нет, нет ! еще полслова
Позволь сказать себе мне ты.
Пусть тот, кто с большим дарованьем
Мог добродетель прославлять,
С усерднейшим, чем я стараньем
Желать добра и исполнять,
Пусть тот не медля и решится, —
И мой кумир им сокрушится.

‎Я рад отечества блаженству;
Дай больше небо таковых,
Российской силы к совершенству,
Сынов ей верных и прямых!
Определения судьбины
Тогда исполнятся во всем:
Доступим мира мы средины,
С Гангеса злато соберем,
Гордыню усмирим Китая,
Как кедр наш корень утверждая.

Тогда, каменосечец хитрый!
Кумиры твоего резца
Живой струей испустят искры
И в внучатах возжгут сердца.
Смотря на образ Марафона,
Зальется Фемистокл слезой;
Отдаст Арману Петр полтрона,
Чтоб править научил другой;
В их урнах фениксы взродятся
И вслед их славы воскрылятся.

А ты, любезная супруга,
Меж тем возьми сей истукан,
Спрячь для себя, родни и друга
Его в серпяный твой диван;
И с бюстом там своим, мне милым,
Пред зеркалом
их в ряд поставь,
Во знак, что с сердцем справедливым
Не скрыт наш всем и виден нрав,
Что слава, счастье нам прямое —
Жить с нашей совестью в покое.

1794