Лидианка Л. Чарская

---

Рассказ «Лидианка» из сборника «Гимназистки».

Автор Лидия Чарская.

Произведение написано в 1908 году.

---

Майское солнце греет жарко. Синее море улыбается ласковой доброй улыбкой и тихо-тихо поет. Точь-в-точь любящая мать, укачивающая свое дитя в колыбели. В беседке душно. Белые цветы акации уже отцветают. Их матовыми лепестками покрыты скамейки и пол. Небо голубеет в промежутке кружевных кустов. Всюду разливается чистая, радостная весенняя ласка.

Лидианке жарко. Лидианка в широкой домашней блузке из дешевенького муслина сидит в беседке, на высоком, выложенном из дерна диванчике, сплошь усыпанном воздушно-легкими опавшими цветами акации, и зубрит, зубрит, зубрит… Завтра последний экзамен. После этого экзамена она уже не гимназистка больше. Она свободная гражданка из южного города, хозяйка крошечного домика с садом и беседкой, дочь ее папы, и только. Она не будет уже слышать обращенных к ней фраз вроде: «Госпожа Хрущева, пожалуйте отвечать!» Или: «Извольте принять ваше сочинение, госпожа Хрущева!» Или: «Госпожа Хрущева, избегайте многоточий! Ваши письменные работы кишат ими!»

Теперь, с завтрашнего дня, Лидианка никогда ничего подобного не услышит. Завтра последний экзамен французского языка. Письменный уже был, остается устный. История французской литературы. Француз monsieur Ламбер любит, чтобы гимназистки знали дословно, чуть не наизусть, все эти мелко исписанные под его диктовку страницы лекций о Корнеле, Расине, Жан-Жаке Руссо и прочих гигантах их литературного мира.

И Лидианка совсем измучилась с ними. На подготовку дано только два дня. Ну в крайнем случае можно прибавить и одну ночь тоже. Куда ни шло, выспится и по окончании экзамена. Только бы папочка не огорчился! Добрый, заботливый! Он так печется о своей большой дочурке! И живет только для нее одной. И по урокам бегает ради нее с утра до вечера, зарабатывая в поте лица музыкой свои жалкие гроши.

Милый, дорогой папочка! О, если бы Лидианка заботилась о нем так же, как и он о ней, добрый, милый папочка был бы очень счастлив!

Внезапный порыв овладевает, как буря, душой Лидианки. Корнель, Расин и все прочие гении Франции забыты на минуту. Лидианка птичкой вылетает из беседки, мчится по единственной аллее небольшого палисадника, влетает в переднюю деревянного домика-особняка и кричит своим звонким голосом, так что ее должна прекрасно слышать вся гуляющая там, на берегу моря, публика:

— Серафимушка! Серафимушка! А любимые папины баклажаны приготовили к обеду?

Приоткрывается дверь. В щель врываются волны пара, и среди них, точно древнегреческая пифия, показывается пожилая, разрумяненная от кухонной жары женщина, повязанная платком.

— Как же! Как же, барышня! И баклажаны будут, и камбала баринова любимая на второе жарится. Все, что заказывали. Небось, не забыла…

И Серафимушка лукаво подмигнула Лидианке своим разгоревшимся у плиты лицом южной станичной казачки, приехавшей сюда, в Одессу, на заработки еще в те времена, когда Лидианка была совсем малюсенькой девочкой с живыми, черными глазами.

— Квасу не забудьте открыть клюквенного, Серафимушка! Папочка его любит больше хлебного! Гораздо больше! — словно спохватывается Лидианка.

Снаружи, в палисаднике, визжит засов калитки, и почти одновременно с этим под окном мелькает белая фуражка.

— Папочка вернулся! — и Лидианка стрелой вылетает в сад.

* * *

— Папочка!

— Лидуша!

Собственно говоря, Лидианка — не Лидианка вовсе, а просто семнадцатилетняя Лидочка Хрущева, дочь учителя музыки Павла Петровича, добрейшего из учителей в целом мире.

С жительницами Лидии, разумеется, у молоденькой Хрущевой нет ничего общего, но все-таки подруги прозвали ее так за ее античную, со строгим греческим профилем головку, за большие черные глаза, за чудесные, с неподражаемым оттенком волосы, которые можно было бы встретить разве что у женщин Эллады. К тому же в классе имелись еще две Лиды, кроме Хрущевой, и вот, в отличие от Лиды Большой и Лиды Маленькой, дочь Павла Петровича Хрущева и прозвали Лидианкой.

Павел Петрович вернулся сегодня особенно утомленным. И то сказать — среда для него самый тяжелый день! Целая масса частных уроков, кроме постоянных в гимназиях и пансионах. Правда, по случаю текущих экзаменов гимназическое и пансионное начальство не так строго относится к предметам изящных искусств, вроде музыки и пения, а все же немало возни достается и с теми, кто продолжает заниматься музыкой и в горячее весеннее экзаменационное время.

Уже по усталой походке отца Лидианка видит, как ему трудно. Несмотря на жару, лицо Хрущева бледно от утомления. Веки покраснели. Он едва переступает, опираясь на трость.

Лидианка бросается к нему навстречу. Берет под руку, бережно ведет к дому.

— Отдохни, мой папочка, отдохни! — говорит она тихим, нежным голосом, усаживая его на террасе у стола, уже накрытого для обеда.

Павел Петрович глаз не сводит с дочери. Целый мир любви глядит из этого взора. Сколько самых разнородных ощущений наполняет в эти минуты сердце старика!

Она, Лидуша, — его гордость, его светлая, милая звездочка. Он может без боязни похвалиться ею. Заботливая, любящая, прилежная, учится прекрасно и уж любит его, старика, так любит, как ни одна дочка родителей своих не может любить! Так ему думается, по крайней мере.

Вот хоть бы сейчас! У самой экзамен, трудный, важный, последний, а она о нем не забыла подумать и баклажаны даже его любимые заказала к обеду, и борщ с помидорами, и творожники с сыром!

Измученный, с переутомленными, взвинченными от труда нервами, старик смотрит на свою девочку и не может достаточно налюбоваться ею.

— И красавица, и умница! Вся в покойную Лизу! — проносится в его голове восторженная мысль.

Лидианка чувствует на себе ласково-добродушный взгляд отца и ей становится так весело и хорошо на сердце.

— Папочка! Ты подумай только! Завтра последний экзамен, а потом, потом… Потом я уж не дам тебе так надрываться с твоими уроками, милый мой старенький папа! Я сама буду давать их… В гимназии малышей готовить. Да! Ах, вот мы славно тогда заживем с тобой!.. Только бы нужно ночь эту посидеть, хорошенько подзубрить до завтра. Я Руссо еще не совсем хорошо знаю, а там…

— Ты смотри, ночью-то недолго сиди, Лидуша! Нехорошо, дружок, на экзамен надо идти непременно со свежей головой!

И Павел Петрович озабоченным взором окидывает милую античную головку, склоненную над тарелкой с супом и с большим старанием занявшуюся борщом.

Лидианка кушает исправно, но дрожащему за здоровье и благосостояние своей единственной дочурки Хрущеву все кажется, что она и побледнела-то, и похудела от усиленных занятий за последнее время и что совершенно лишена аппетита за это тревожное экзаменационное время.

— Ох уж эти экзамены! Уж скорей бы конец! — с невольным вздохом вырывается из глубины души старого учителя и тут же он повторяет, разводя руками: — А как же будешь без них?! Как знания проверять станешь? Положительно, без подобного рода проверочных испытаний обойтись нельзя! Как ты думаешь на этот счет, Лидианка?

— Ну конечно нельзя, папочка! — отзывается милый голосок, такой свежий и чистый, такой бодрый и веселый, что малейшая тревога о дочери мигом отпадает от сердца старика.

«Нет, она молодец, его дочурка! Положительно, молодец!»

* * *

Вечером перед чаем Лидианка долго совещается с Серафимушкой. Девушка шепчет что-то прислуге. Серафимушка сочувственно улыбается и кивает головой:

— Ладно уж, ладно, знаю, не в первой уж! Будьте покойны!

В маленькой гостиной сладкой волной льются мелодичные звуки «Senate patetique».

Это старый учитель перед сном позволяет себе удовольствие поиграть немного на рояле.

Это час истинного наслаждения для Хрущева. Забыты тяжелые, утомительные повседневные уроки, забыты бестолковые, ленивые ученики. Мир звуков, всегда нарядных и прекрасных, погружает его в сладкое забытье, в сказочный полусон…

Вспоминается молодость, море надежд, успехи на концертах, невыразимое счастье с женой и высшая радость на земле: рождение его хорошенькой, умной дочурки.

В это время Лидианка, прислушиваясь к бессмертным звукам Бетховенского гения, говорит шепотом Серафиме:

— Чашку кофе самого крепкого поставьте мне на ночь, голубушка Серафимушка, а то увидите, как перед экзаменом алгебры опять усну… Честное слово!.

Музыка в крохотном зале обрывается сразу.

— Что это вы шушукаетесь там, моя девочка? Неужто и впрямь не будешь спать сегодняшнюю ночь?

Последнюю! Последнюю, успокойся, папочка! — бодро отзывается звонкий голосок из столовой.

Старый учитель тихонько вздыхает…

Забыт любимый инструмент. Не летит больше из-под искусных пальцев бессмертная мелодия сонаты. Старик задумчиво сидит над своим стаканом чая у стола. Напротив — Лидианка с серьезным видом заказывает на завтра обед Серафимушке.

Слышатся отрывистые фразы:

— Цыплята… Что? Дороги! Жаль! Папочка их любит… Пирог с черносливом… прекрасно! Папочка, ты будешь охотно кушать черносливовый пирог?

Павел Петрович не отвечает. Павел Петрович смотрит в милые черные глаза, в красивое личико, обрамленное, как рамой, темными, с червонным отблеском, волосами, и только со вздохом не то счастья, не то сладкой тоски из его старчески-поблекших губ срываются два слова:

— Деточка, милая!

И крепко-крепко целует свою Лидианку.

* * *

Ночь. В маленьком домике тихо, как в склепе. Все разошлись по своим углам. Павел Петрович в крохотном кабинете, служащим ему заодно и спальней, Серафимушка в каморке подле кухни. Лидианка у себя. Серафимушка спит крепким здоровым сном вдоволь наработавшейся за день женщины. Старый учитель далек от сна. Боясь пошевелиться, он лежит в постели и думает о дочери. Из-за стенки слышится по временам легкий шорох. Это она, его девочка, переворачивает страницы литографированных заметок, лекций по французской литературе. Он знает, что, услышь только его девочка, что он не спит и ворочается в постели, она подумает, что это из-за нее, из-за того, что приходится шелестеть бумагой и двигаться по комнате. Бросит, пожалуй, заниматься, а все же не уснет… Пока не пройдет всех оставшихся ей экзаменационных билетов, ни за что не уснет! Он прекрасно знает свою заботливую, серьезную дочурку.

И старый учитель задерживает приступ кашля, подступающий к груди, который может встревожить Лиду, и боится переменить позу на более удобное положение, чтобы шорохом не привлечь внимания девушки.

О том, чтобы уснуть, он и не думает даже. Пока его девочка бодрствует там, за стеной, может ли он спать, забыться?

Ночь. Тьма за окном сгустилась. Лампа под зеленым абажуром бросает спокойный свет на окружающую скромную обстановку маленькой девичьей комнатки Лидианки и на саму хорошенькую хозяйку, склонившуюся над толстыми тетрадями у стола.

Изящное тонкое личико девушки сосредоточенно и серьезно. Черные брови сведены в одну полоску. Глаза быстро скользят по литографированным строкам тетрадей.

По правде сказать, сон неотступно преследует Лидианку. Туманит ей голову, не дает сосредоточиться, как следует, навевает на нее спутанные, пестрые грезы. Так и тянет в угол, где белеет узенькая кроватка. Так и манит уронить на гостеприимную подушку усталую голову и уснуть, уснуть. Но нет! Нет! Нельзя этого! Нельзя! Еще надо пройти несколько билетов. Она плохо помнит Монтескье, Руссо, Вольтера. Чего доброго — не успеет повторить! Осрамится на экзамене… Каково это будет папочке дорогому! Правда, он ни одним взглядом не выразит своего неудовольствия, огорчения, но она знает, что это только вследствие его огромной любви к ней, а в душе…

На столе стоит большая кружка, полная черного, как сажа, крепкого кофе. Прекрасное средство прогонять сон!

Лидианка берет кружку и быстро осушает ее. Потом шепчет снова:

— Jean Jaque Rousso naquit a Geneve… и прочее, и прочее, и прочее. А черная южная ночь притаилась за окнами и точно дышит.

* * *

Бледная, с темными кругами под глазами, но спокойная и довольная вошла Лидианка на следующее утро в класс. Инна Соловьева, маленькая пухлая брюнетка, ее подруга, встретила ее на пороге вопросом:

— Все билеты прошла?

— Все!

— Счастливица! Я Расина совсем не помню. Не дай Бог попадется третий билет…

Рыженькая Филатова подскакивает к ним:

— Экая беда, подумаешь! Ну попадется третий, ну так что? Не думаешь ли, что они вздумают резать нас по пустякам?

— Почему бы им быть снисходительными, я не понимаю, — горячится Инна.

— Ах, да хотя бы потому, что мы оканчиваем гимназию!

— Вот так логика!

— Господа! У меня голова как котел. Честное слово, ни одного слова не помню, не спала подряд две ночи, — и Лида Минова, по прозвищу Лида Маленькая, обводит толпящихся в классе подруг растерянными, испуганными глазами.

— У тебя сколько за год? — подбегает к ней розовая, смеющаяся Адель Купцова.

— Четыре!

— Ну если даже двойку схватишь — ничего. В среднем трешницу выведут. Балл душевного спокойствия, можешь не хныкать!

В углу у окна Лида Большая сидит, окруженная десятком подруг, на краю стола, подобно наезднице, боком и гадает. У Лиды Большой бледное, до прозрачности, лицо и алые, яркие губы. Глаза водянистые, светло-зеленые, и за них подруги называют Лиду Большую Русалкой.

— Какой мне билет будет? — взволнованно осведомляется у Лиды Большой хорошенькая Бабурина, — Лидочка, душечка, предскажи, пожалуйста!

Лида поднимает глаза к потолку, долго бессмысленно смотрит в одну точку и наконец предрекает:

— Двадцать седьмой!

— Ах! — вскрикивает отчаянным голосом Бабурина. — А ведь я его и не начинала! — и стремительно несется к своей парте повторять «предсказанный» билет.

Лида Большая слывет предсказательницей. Она видит какие-то особенные сны и порой даже странные видения, как вторая Орлеанская Дева. Предсказывает билеты Лида Большая ежегодно во время экзаменов, и почти постоянно невпопад, но это не мешает доброй половине ее класса обращаться к их доморощенной прорицательнице.

За Бабуриной подходит к столу высокая плотная девушка — еврейка Сара Круц — и тоже просит предсказать ей номер билета.

Лида Большая уже возводит глаза к потолку, но на этот раз ее прерывают на самом интересном месте.

— Экзаменующиеся, пожалуйте в залу! — широко распахивая дверь класса, говорит инспектор и первый устремляется туда, где уже ждет девушек традиционный зеленый стол с разложенными на нем программами, листами для отметок, билетами и синими тетрадями журналов.

Ровно в 10 часов зал наполняется. За зеленым столом рассаживается начальство, опекуны, преподаватели, свои и чужие, ассистенты. Гимназисток вызывают по пять человек сразу и, судя по началу, намереваются спрашивать по алфавиту.

— Анненкова, Архангельская, Артур… Бабурина… Бартышева.

Хорошенькая Бабурина, та самая, которой Русалка предсказала 27-й билет, вытягивает первый. Это превышает самые смелые мечты девушки. Такого счастья хорошенькая Бабурина и не ожидала. И не смела мечтать даже о таком счастье!

Первые пять гимназисток ответили. Их отпустили на места. Им на смену вызываются другие. Потом еще и еще. И кажется, конца не предвидится всем этим вызовам и ответам.

Лидианка еще не отвечала. Девушка мучительно устала и от бессонной ночи, и от ожидания. Тонкое личико ее побледнело. Глаза слипаются.

«Уж скорее бы, скорее!» — мелькает в мозгу затуманенная мысль.

— Госпожа Хрущева! — слышится возглас инспектора.

«Наконец-то!»

Лидианка встает. Слегка пошатываясь, направляется к столу. Машинально приседает собравшемуся начальству, протягивает руку за билетом.

— Двадцать два! — говорит она громко и погружается в чтение вопросов, выставленных на белом кусочке крепкого картона, на которые она должна отвечать.

Но что это? Боже мой? Что это?

Вопросы, выставленные на билете, кажутся совсем чужими, незнакомыми, точно она никогда их и не проходила. Ну да, она их не знает… Проходила, бесспорно, еще сегодня ночью, но забыла самым непростительным образом. Совсем! Совсем!

«Господи! Что же делать?» — безнадежно замирает сердце в груди Лидианки, а широко раскрытые глаза с ужасом устремляются на учителей. Вся кровь отливает от лица девушки. Холодным ужасом наполняется душа. Какой-то туман проникает в голову и что-то кружит, кружит ее бесконечно.

— Возьмите стул. Вы побледнели, вам дурно? — слышит она, точно во сне, и как автомат опускается на стул, подставленный ей чьей-то предупредительной рукою.

Ничего не понимая, она поднимает глаза и встречает заботливо-встревоженный взгляд старика-француза, их преподавателя.

Тот смотрит с сочувствием на одну из своих лучших учениц. Что это? Ей дурно или она не знает билета?

Лидианка чувствует одно: если она сию минуту, сейчас же не соберется с мыслями, если огромным усилием воли не принудит себя сосредоточить всю свою память — все пропало. Бедный папочка! Ему не придется тогда гордиться своей так неудачно окончившей курс дочуркой!

Минуты мелькают быстро. Отвечает Хвольсон, белокурая девушка с толстой косой. Сейчас… сейчас ее очередь — Лидианки.

Лидианка берется за голову обеими руками и крепко сжимает пальцами виски. «Тук! Тук! Тук!» — стучит там, внутри, в мозгу, какой-то невидимый молоточек.

«Но я должна, — мысленно говорит девушка, — должна припомнить! Папочка, ах, папочка, если бы ты знал, что делается сейчас с твоей Лидой! Господи, помоги!»

Лидианка опускает глаза на билет снова. Читает строки… Боже мой! Да чего же она испугалась? Вопросы легкие, билет знакомый, просто от усталости и бессонной ночи не понятно, что показалось ей…

Ну конечно, знакомые вопросы! Нет ни сомнений, ни испуга больше в душе… Все прошло.

— Ваша очередь, госпожа Хрущева! — слышит она снова обращенную к ней инспектором фразу, и как ни в чем не бывало, твердо и последовательно, отвечает свой билет.

* * *

— Ах, наконец-то! Ну что?

Папочка стоит на крыльце и еще издали протягивает ей руки. Он умышленно вернулся сегодня раньше с уроков, чтобы узнать о результате последнего экзамена. Еще издали, среди моря зелени, завидя белую шляпку Лидианки, вышел на крыльцо:

— Ну что?

Усталое, заметно побледневшее, но счастливое личико с радостными, сияющими глазами исчезает на его груди. Тонкие руки обвивают шею. Губы лепечут быстро-быстро, почти захлебываясь от волнения, точно в счастливом сне:

— Папочка, выдержала! На «пять» выдержала. Все экзамены на «пять»! И сегодняшний тоже. Теперь все. Свободная гражданка! Тебе помогать, мой старенький, буду… Уроки давать. Ребят готовить… Вот славно-то будет! А?!

Действительно будет славно!

За обедом Лидианка развивает вполне свою мысль. Старый учитель колеблется, охлаждая ее порывы.

О, ему еще рано помогать, он еще бодрый, слава Богу! И девочке отдохнуть надо хорошенько, повеселиться, пока молода… В театры походить… в оперу… К подругам…

— Вместе, папочка, вместе и в театр, и в оперу! А подруг мне и не надо, ты мой лучший друг, моя подруга! — смеется Лидианка по-ребячески весело и звонко.

Потом вдруг вспоминает, как она нынче чуть не осрамилась на экзамене, и торопится передать отцу… Приходит Серафимушка из кухни. Лидианка рассказывает и ей. Оживленный обед подходит к концу.

— А теперь спать, спать, спать, страшно спать хочется! — нараспев тянет Лидианка и смеется.

И южное солнце смеется с ней вместе. И мнится Лидианке и ее старому отцу, что даже солнце приветствует девушку у преддверия ее новой жизни.