VII. Родственные души

---

Ils ne savent toucher le coeur qu'en le froissant.

Un moderne¹

Дети обожали его, но он их не любил; мысли его были далеко. Все, что бы ни делали малыши, никогда не выводило его из себя. Холодный, справедливый, невозмутимый, он тем не менее был любим, ибо его приезд разогнал, в некотором роде, скуку в доме и он был хорошим наставником. Про себя он чувствовал лишь ненависть и отвращение к высшему обществу, куда был принят, правда на самый дальний конец стола, чем, быть может, и объяснялась эта ненависть. На нескольких званых обедах он едва мог сдержать свою ненависть ко всему, что его окружало. Однажды, в день святого Людовика, когда господин Вально ораторствовал у Реналей, Жюльен едва мог сдержаться; он убежал в сад под предлогом, что ему нужно взглянуть на детей. «Какие восхваления честности, — воскликнул он, — можно подумать, что это единственная добродетель; и, однако, какая почтительность, какое низкопоклонство перед человеком, который на глазах у всех удвоил и утроил свое состояние с тех пор, как печется об имуществе бедных! Я держал бы пари, что он извлекает выгоду из сумм, назначенных на подкидышей, нищета которых священнее нищеты всех остальных бедняков! Ах! что за чудовища, что за чудовища! Ведь и я тоже в некотором роде подкидыш, меня ненавидят отец, братья, вся семья».

За несколько дней до дня святого Людовика Жюльен, прогуливаясь в одиночестве со своим молитвенником в рощице, называемой Бельведером, возвышающейся над Бульваром Верности, вдруг увидал двух своих братьев, спускающихся по уединенной тропинке; он хотел избежать этой встречи, но не сумел. Зависть этих грубых мужланов была до такой степени возбуждена его прекрасной черной парой, его чрезвычайно опрятным видом, его искренним презрением к ним, что они исколотили его до бесчувствия и до крови. Госпожа де Реналь, прогуливаясь с господином Вально и супрефектом, случайно зашла в рощу; она увидала Жюльена распростертым на земле и подумала, что он мертв. Ее испуг был так велик, что внушил господину Вально ревность...

Впрочем, он взволновался слишком рано. Жюльен находил госпожу де Реналь красавицей, но в то же время ненавидел ее из-за этой красоты: ведь это было первым преткновением, которое чуть не повредило началу его карьеры. Он говорил с нею как можно меньше, чтобы заставить себя позабыть о восторге первого дня, когда он дошел до того, что поцеловал ей руку.

Элиза, горничная госпожи де Реналь, не замедлила влюбиться в молодого наставника; она часто говорила о нем своей госпоже. Любовь Элизы навлекла на Жюльена ненависть одного из лакеев. Однажды он услыхал, как последний говорил Элизе: «Вы не хотите со мною разговаривать с тех пор, как этот сопливый учитель втерся в дом». Жюльен не заслужил такого определения; но, сознавая свою привлекательность, он еще усиленнее стал заниматься собою. Господин Вально также удвоил свою ненависть к нему. Он заявил публично, что такое кокетство не приличествует молодому аббату, тем более что Жюльен носил костюм, походивший на сутану.

Госпожа де Реналь заметила, что он стал чаще разговаривать с Элизой; оказалось, что эти разговоры вызывались скудостью весьма ограниченного гардероба Жюльена. У него было так мало белья, что он вынужден был отдавать его стирать на сторону, и для этих маленьких услуг Элиза была ему полезна. Эта крайняя бедность, о которой она не подозревала, растрогала госпожу де Реналь; ей захотелось сделать ему подарок, но она не осмелилась; эта внутренняя борьба была для нее первым огорчением, которое ей причинил Жюльен. До сих пор имя Жюльена и чувство чистой духовной радости были для нее синонимами. Мучимая мыслью о бедности Жюльена, госпожа де Реналь предложила своему мужу подарить ему белья.

— Что за чепуха! — ответил он. — Как! делать подарки человеку, которым мы вполне довольны, который служит нам так хорошо? Это можно было бы допустить, если бы он пренебрегал своими обязанностями и нужно было бы подстрекнуть его усердие.

Госпожа де Реналь была оскорблена такой точкой зрения; она не придала бы этому значения до появления Жюльена. И каждый раз, как она видела чрезвычайно опрятный, но очень простой костюм аббата, она не могла удержаться, чтобы не подумать: «Бедняга, как он справляется?»

Постепенно бедность Жюльена стала вызывать у нее жалость, а не оскорблять ее.

Госпожа де Реналь принадлежала к тем провинциальным дамам, которых легко счесть глупенькими на первых порах знакомства. У нее не было никакого жизненного опыта, и она не любила утруждать себя разговором. Одаренная нежной и гордой душой, она в своем стремлении к лучшему, свойственному всем людям, большею частью не обращала внимания на поступки грубых людей, в среде которых оказалась.

Она бы выделилась своим природным живым умом, если бы получила хоть малейшее образование; но, будучи богатой наследницей, она воспитывалась у монахинь, страстных поклонниц Святого Сердца Иисуса, пылавших ненавистью к французам, противникам иезуитов. Госпожа де Реналь была настолько благоразумна, что вскоре позабыла, как абсурд, все, чему ее учили в монастыре; но она ничем этого не заменила и, в конце концов, ровно ничего не знала. Наследница большого состояния, она рано сделалась предметом льстивых ухаживаний, и это, в сочетании с решительной склонностью к пламенной набожности, приучило ее жить сосредоточенной внутренней жизнью. При внешней уступчивости и как бы самоотречении, — что верьерские мужья ставили всегда в пример своим женам и что составляло гордость господина де Реналя, — она, в сущности, имела характер в высшей степени горделивый. Принцесса, прославленная своею гордостью, бесконечно больше уделяет внимания поступкам окружающих ее вельмож, чем эта женщина, внешне такая кроткая и скромная, обращала на слова и поступки своего мужа. До появления Жюльена она, в сущности, обращала внимание только на своих детей. Их болезни, их огорчения, их маленькие радости поглощали всю нежность ее души, до того обожавшей только Бога во время пребывания в Безансонском монастыре Святого Сердца.

Не удостаивая высказать это кому-нибудь, она приходила в такое отчаяние от приступа лихорадки у одного из своих сыновей, как если бы ребенок уже умер. Взрыв грубого смеха, пожимание плечами, сопровождаемое каким-нибудь тривиальным афоризмом о сумасбродстве женщин, — так встречал муж ее излияния, когда в первые годы их совместной жизни ее влекла к нему потребность высказаться... Такого рода шутки, в особенности если они относились к болезням детей, вонзались, как нож, в сердце госпожи де Реналь. И это ожидало ее взамен медоточивой лести иезуитского монастыря, где она провела молодость. Скорбь воспитала ее. Слишком гордая, чтобы говорить о своих горестях даже со своею приятельницей, госпожою Дервиль, она вообразила, что все мужчины подобны ее мужу, господину Вально и супрефекту Шарко де Можирону. Грубость, скотская нечувствительность ко всему, что не представляло денежного или служебного интереса, слепая ненависть ко всякому несогласному с ними мнению казались ей такими же естественными для мужчин, как ношение сапог и фетровых шляп.

В течение долгих лет госпожа де Реналь все еще не могла привыкнуть к этим преклонявшимся только перед деньгами людям, среди которых ей пришлось жить.

Этим объясняется успех молодого крестьянина Жюльена. Она нашла тихую радость, полную прелести новизну в сочувствии этой гордой и благородной душе. Госпожа де Реналь скоро простила ему его крайнее невежество, еще увеличивавшее его привлекательность, и грубость манер, которую она старалась исправить. Она нашла, что его стоило слушать даже тогда, когда он говорил о самых обычных вещах, даже когда дело шло о несчастной собаке, задавленной мчавшейся телегой в то время, когда Жюльен переходил улицу. Вид страданий животного вызвал грубый смех ее мужа, между тем как она заметила нахмурившиеся прекрасные черные дуги бровей Жюльена. Ей стало казаться постепенно, что благородство, великодушие, гуманность были присущи только одному этому юному аббату. Она перенесла на него одного всю свою симпатию и даже восхищение, которое эти качества вызывают в благородных душах.

В Париже отношения Жюльена с госпожой де Реналь быстро определились бы; но в Париже любовь — порождение романов. Юный наставник и его застенчивая хозяйка нашли бы в трех-четырех романах и бульварных театрах разъяснение их отношений. Романы разъяснили бы им их роли, научили бы, как действовать; и рано или поздно, может быть без всякого удовольствия, может даже сопротивляясь, из тщеславия Жюльен последовал бы этим образцам.

В маленьком городе в Авейроне или в Пиренеях малейшее происшествие могло бы ускорить развязку благодаря жаркому климату. Под нашими более сумрачными небесами бедный молодой человек становится честолюбивым, потому, что чувствительное его сердце требует радостей, доставляемых деньгами: он ежедневно встречается с тридцатилетней женщиной, честной, занятой своими детьми, не следующей в своем поведении примеру романов. Все идет медленно, все совершается постепенно в провинции; все — ближе к природе.

Часто думая о бедности молодого наставника, госпожа де Реналь умилялась до слез. Жюльен застал ее однажды всю в слезах.

— Сударыня, у вас какое-нибудь несчастье?

— Нет, мой друг, — ответила она ему, — позовите детей и пойдем гулять.

Она взяла его под руку и оперлась на нее так, что это показалось Жюльену странным. В первый раз она назвала его своим другом.

К концу прогулки Жюльен заметил, что она сильно покраснела. Она замедлила шаг.

— Вам, вероятно, говорили, — сказала она, не глядя на него, — что я — единственная наследница очень богатой тетки, живущей в Безансоне. Она засыпает меня подарками... Мои сыновья делают успехи... настолько поразительные... что мне хотелось бы попросить вас принять маленький подарок в знак моей благодарности. Дело идет всего о нескольких луидорах, чтобы заказать вам белье. Но...— прибавила она, еще больше покраснев, и умолкла.

— Что такое, сударыня? — спросил Жюльен.

— Не стоит, — продолжала она, опустив голову, говорить об этом моему мужу.

— Я маленький человек, сударыня, но я не подлец,— возразил Жюльен, гневно сверкая глазами, и остановился, выпрямившись во весь рост, — вот о чем вы не подумали. Я был бы ниже всякого лакея, если бы стал скрывать от господина де Реналя что-либо касающееся моих денег.

Госпожа де Реналь была поражена.

— Господин мэр, — продолжал Жюльен, — вот уже пять раз с тех пор, как я служу у него, выдавал мне по тридцать шесть франков; я готов показать мою расходную книжку господину де Реналю и кому угодно, даже господину Вально, который меня ненавидит.

После этой отповеди госпожа де Реналь шла бледная и взволнованная, и прогулка окончилась в молчании — ни тот, ни другая не могли найти предлога для возобновления разговора. Любовь к госпоже де Реналь казалась все более и более невозможной гордому сердцу Жюльена; что касается ее, то она уважала его, восхищалась им, как он ее отчитал. Чтобы загладить невольное унижение, причиненное ему, она разрешила себе самую нежную о нем заботу. Новизна этих отношений составляла радость госпожи де Реналь в течение целой недели. В результате ей удалось смягчить отчасти гнев Жюльена, но он был далек от того, чтобы усмотреть в этом личную симпатию.

— Вот, — говорил он себе, — каковы богатые люди: сначала унизят, а потом стараются все загладить какими-нибудь уловками!

Сердце госпожи де Реналь было слишком переполнено чувствами и еще слишком невинно, чтобы, несмотря на свое решение, она не удержалась от того, чтобы рассказать мужу о предложении, сделанном ею Жюльену, и о том, как он его отверг.

— Как,— воскликнул господин де Реналь, задетый за живое,— как могли вы снести отказ от какого-то слуги?

Госпожа де Реналь, возмущенная этим словом, хотела возразить:

— Я говорю, сударыня, как говорил покойный принц де Конде, представляя своих камергеров своей молодой жене: «Все эти люди — наши слуги». Я читал вам это место из мемуаров де Безанваля. Это чрезвычайно важно для манеры обращения. Всякий не дворянин, живущий у нас и получающий жалованье, — ваш слуга. Я скажу два слова этому господину Жюльену и дам ему сто франков.

— Ах, мой друг, — сказала госпожа де Реналь вся трепеща, — по крайней мере, чтобы этого не видали слуги!

— Да, они могли бы позавидовать, и не без основания,— сказал ее муж, уходя и думая о величине суммы.

Госпожа де Реналь упала на стул, почти лишившись чувств от огорчения. Он унизит Жюльена, и по ее вине! Она почувствовала отвращение к своему мужу и закрыла лицо руками. И обещала себе никогда не делать ему никаких признаний.

Когда она увидела Жюльена, она вся затрепетала; горло ее так сжималось, что она не могла выговорить ни слова. В замешательстве она взяла его руки и сжала их.

— Ну что, мой друг, — проговорила она наконец, — довольны ли вы моим мужем?

— Как же мне быть им недовольным? — ответил Жюльен с горькою усмешкою, — он подарил мне сто франков.

Госпожа де Реналь посмотрела на него нерешительно.

— Дайте мне руку, — сказала она наконец с отважным выражением, которого Жюльен у нее никогда не замечал.

Она осмелилась пойти к верьерскому книгопродавцу, несмотря на его гнусную репутацию либерала. Там она выбрала на десять луидоров книг будто бы для своих сыновей. Но это были книги, которые, она знала, хотелось иметь Жюльену. Она пожелала, чтобы там же, в лавке, каждый из ее детей надписал доставшуюся ему книгу. Между тем как госпожа де Реналь радовалась, что нашла способ вознаградить Жюльена, последний был поражен количеством книг, которые он увидел у книгопродавца. Он никогда не решался заходить в это нечестивое место; он боялся его. Далекий от мысли угадать, что происходит в сердце госпожи де Реналь, он мечтал о том, как бы ему, изучающему теологию, достать некоторые из этих книг. Наконец ему пришла идея, что хитростью можно будет убедить господина де Реналя, что его сыновьям необходимо задавать сочинения из жизни знаменитых дворян, вышедших из провинции. После месяца стараний Жюльену удалось его намерение, и с таким успехом, что через некоторое время он отважился в разговоре с господином де Реналем намекнуть на вещь гораздо более тягостную для благородного мэра; дело шло о том, чтобы содействовать обогащению либерала, абонировавшись на чтение книг в его магазине. Господин де Реналь согласился, что благоразумно будет дать старшему сыну реальное представление о нескольких сочинениях, которые ему придется изучать в военной школе; но Жюльен видел, что мэр упорно не желает делать дальнейших шагов. Он подозревал какую-нибудь тайную причину, но не мог ее отгадать.

— Я подумал, сударь, — сказал Жульен мэру однажды, — что было бы весьма неприлично, если бы славное дворянское имя Реналей появилось в грязной бухгалтерии книгопродавца. — Чело господина де Реналя прояснилось. — Было бы также предосудительно, — продолжал он более смиренным тоном, — для бедного студента богословия, если бы когда-нибудь узнали, что мое имя находится в списке книгопродавца-библиотекаря. Либералы могут обвинить меня в том, что я брал самые позорные книги; кто знает, они, может быть, не остановятся перед тем, чтобы выписать названия самых гнусных книг под моим именем.— Но Жюльен зашел слишком далеко. Он увидал, что физиономия мэра снова выражала досаду и замешательство. Он умолк. «Теперь я его понимаю», — сказал он себе.

Несколько дней спустя старший из мальчиков спросил у Жюльена в присутствии господина де Реналя об одной из книг, объявленной в «Ежедневнике»:

— Чтобы избегнуть всякого повода к торжеству якобинцев, — сказал молодой наставник, — и в то же время дать мне возможность отвечать на вопросы господина Адольфа, можно было бы взять абонемент на имя одного из ваших лакеев.

— Это недурно придумано, — сказал господин де Реналь, по-видимому очень обрадованный.

— Во всяком случае, следует приказать, — сказал Жюльен с серьезным и почти жалким видом, появляющимся у некоторых людей, когда они видят успех своих долго лелеемых намерений, — следует приказать, чтобы лакей не смел брать никаких романов. Раз попав в дом, эти вредные книги могут развратить горничных госпожи де Реналь и самого лакея.

— Вы забываете еще политические памфлеты, — добавил господин де Реналь высокомерно. Он хотел скрыть восхищение, в которое он пришел от хитроумной полумеры, придуманной наставником его детей.

Жизнь Жюльена складывалась, таким образом, из целого ряда маленьких сделок; их успех занимал его гораздо больше, чем заметное предпочтение, которое ему было легко подметить в душе госпожи де Реналь.

Морально он чувствовал себя у верьерского мэра как и дома. Здесь так же, как на лесопилке своего отца, он глубоко презирал людей, с которыми жил, и чувствовал, что и они его ненавидят. Каждый день он убеждался по рассказам супрефекта, господина Вально и других друзей дома относительно вещей, происходивших у них на глазах, как мало их идеи согласовались с действительностью. Если какой-нибудь поступок возбуждал его восхищение, то непременно он вызывал порицание окружающих. Он постоянно повторял про себя: «Что за чудовища!» или «Что за болваны!» Самое забавное было то, что при его гордости он часто ничего решительно не понимал в разговоре.

В жизни он говорил искренно только с одним старым хирургом; все его сведения исчерпывались походами Бонапарта в Италию или хирургией. Его юношеской отваге нравились подробные рассказы о самых мучительных операциях; он говорил себе:

— Я бы и глазом не моргнул.

В первый же раз, когда госпожа де Реналь завела с ним разговор, не касавшийся воспитания детей, он стал говорить о хирургических операциях; она побледнела и попросила его перестать.

Кроме этого, Жюльен ничего не знал. Вследствие чего, когда ему приходилось оставаться вдвоем с госпожою де Реналь, воцарялось самое странное молчание. В гостиной, как бы смиренно он себя ни держал, она находила, что он превосходит умом всех, кто ее посещал. Оставаясь с ним на минуту одна, она замечала его видимое смущение. Это тревожило ее, ибо своим женским чутьем она угадывала, что это смущение проистекает далеко не из нежных чувств.

Неизвестно, вследствие какого представления, заимствованного из рассказов хирурга о высшем обществе, Жюльен чувствовал себя всегда словно виноватым, если разговор прекращался в присутствии женщины. Это ощущение становилось еще во сто раз тягостнее наедине с дамою... Его воображение, полное самых чрезмерных, самых сумасбродных понятий о том, что мужчина должен говорить наедине с женщиной, внушало ему в его замешательстве самые неприемлемые мысли. Душа его парила в небесах, а вместе с тем он не мог нарушить самого презренного молчания. Вследствие этого его суровый вид во время долгих прогулок с госпожою де Реналь и ее детьми еще усиливался от жестоких мучений. Он безумно презирал себя. Если, на свое несчастье, он заставлял себя говорить, то говорил только самые смешные вещи. К довершению несчастия, он сознавал и даже преувеличивал свое нелепое положение; но он не видел выражения своих глаз, которые были так прекрасны и отражали такую пламенную душу, что, подобно хорошим актерам, зачастую придавали очаровательный смысл тому, в чем его вовсе не было. Госпожа де Реналь заметила, что наедине с нею ему случалось говорить хорошо, только когда, отвлеченный каким-нибудь непредвиденным обстоятельством, он не заботился о том, чтобы говорить комплименты. И так как друзья дома не баловали ее новыми блестящими идеями, она с восхищением ловила блестки ума Жюльена.

Со времени падения Наполеона всякое подобие любезности было беспощадно изгнано из провинциальных нравов. Все боялись лишиться мест. Плуты искали поддержки в конгрегации; лицемерие торжествовало даже среди либералов. Скука возрастала. Оставалось только развлекаться чтением и сельским хозяйством.

---

¹ Они не способны тронуть сердце, не причинив ему боль. Современный автор.

---

Часть 1
Глава 7. Родственные души
Роман «Красное и чёрное». Стендаль

« Часть 1. Глава 6

Часть 1. Глава 8 »