Глава II. Лимонад

---

И в самом деле, Моррель был очень счастлив.

Старик Нуартье только что прислал за ним, и он так спешил узнать причину этого приглашения, что даже не взял кабриолета, надеясь больше на собственные ноги, чем на ноги наемной клячи; он почти бегом пустился в предместье Сент-Оноре.

Моррель шел гимнастическим шагом, и бедный Барруа едва поспевал за ним. Моррелю был тридцать один год, Барруа — шестьдесят; Моррель был упоен любовью, Барруа страдал от жажды и жары. Эти два человека, столь далекие по интересам и по возрасту, походили на две стороны треугольника: разделенные основанием, они сходились у вершины.

Вершиной этой был Нуартье, пославший за Моррелем и наказавший ему поспешить, что Моррель и исполнял в точности, к немалому отчаянию Барруа.

Прибыв на место, Моррель даже не запыхался: любовь окрыляет, но Барруа, уже давно забывший о любви, был весь в поту.

Старый слуга ввел Морреля через известный нам отдельный ход, запер дверь кабинета, и немного погодя шелест платья возвестил о приходе Валентины.

В трауре Валентина была необыкновенно хороша.

Моррелю казалось, что он грезит наяву, и он готов был отказаться от беседы с Нуартье; но вскоре послышался шум кресла, катящегося по паркету, и появился старик.

Нуартье приветливо слушал Морреля, который благодарил его за чудесное вмешательство, спасшее его и Валентину от отчаяния. Потом вопрошающий взгляд Морреля обратился на Валентину, которая сидела поодаль и робко ожидала минуты, когда она будет вынуждена заговорить.

Нуартье в свою очередь взглянул на нее.

— Я должна сказать то, что вы мне поручили? — спросила она.

— Да, — ответил Нуартье.

— Господин Моррель, — сказала тогда Валентина, обращаясь к Максимилиану, пожиравшему ее глазами, — за эти три дня дедушка сказал мне многое из того, что он хотел сообщить вам. Сегодня он послал за вами, чтобы я это вам пересказала. Он выбрал меня своей переводчицей, и я вам все повторю слово в слово.

— Я жду с нетерпением, мадемуазель, — отвечал Моррель, — говорите, прошу вас.

Валентина опустила глаза; это показалось Моррелю хорошим предзнаменованием: Валентина проявляла слабость только в минуты счастья.

— Дедушка хочет уехать из этого дома, — сказала она. — Барруа подыскивает ему помещение.

— А вы, — сказал Моррель, — ведь господин Нуартье вас так любит и вы ему так необходимы?

— Я не расстанусь с дедушкой, — ответила Валентина, — это решено. Я буду жить подле него. Если господин де Вильфор согласится на это, я уеду немедленно. Если же он откажет мне, придется подождать до моего совершеннолетия, до которого осталось десять месяцев. Тогда я буду свободна, независима и…

— И?.. — спросил Моррель.

— …и, с согласия дедушки, сдержу слово, которое я вам дала.

Валентина так тихо произнесла последние слова, что Моррель не расслышал бы их, если бы не вслушивался с такой жадностью.

— Верно ли я выразила вашу мысль, дедушка? — прибавила Валентина, обращаясь к Нуартье.

— Да, — ответил взгляд старика.

— Когда я буду жить у дедушки, — прибавила Валентина, — господин Моррель сможет видеться со мной в присутствии моего доброго и почитаемого покровителя. Если узы, которые связывают наши, быть может, неопытные и изменчивые сердца, встретят его одобрение и после этого испытания послужат порукой нашему будущему счастью (увы! говорят, что сердца, воспламененные препятствиями, охладевают в благополучии!), то господину Моррелю будет разрешено просить моей руки; я буду ждать.

— Чем я заслужил, что на мою долю выпало такое счастье? — воскликнул Моррель, готовый преклонить колени перед старцем, как перед богом, и перед Валентиной, как перед ангелом.

— А до тех пор, — продолжала своим чистым и строгим голосом Валентина, — мы будем уважать волю моих родных, если только они не будут стремиться разлучить нас. Словом, и я повторяю это, потому что этим все сказано, мы будем ждать.

— И те жертвы, которые это слово на меня налагает, — сказал Моррель, обращаясь к старику, — я клянусь принести не только покорно, но и с радостью.

— Поэтому, друг мой, — продолжала Валентина, бросив на Максимилиана проникший в самое его сердце взгляд, — довольно безрассудств. Берегите честь той, которая с сегодняшнего дня считает себя предназначенной достойно носить ваше имя.

Моррель прижал руку к сердцу.

Нуартье с нежностью глядел на них. Барруа, стоявший тут же, как человек, посвященный во все тайны, улыбался, вытирая крупные капли пота, выступившие на его плешивом лбу.

— Бедный Барруа, он совсем измучился, — сказала Валентина.

— Да, — сказал Барруа, — ну и бежал же я, мадемуазель; а только господин Моррель, надо отдать ему справедливость, бежал еще быстрее меня.

Нуартье указал глазами на поднос, на котором стояли графин с лимонадом и стакан. Графин был наполовину пуст, — полчаса тому назад из него пил сам Нуартье.

— Выпей, Барруа, — сказала Валентина, — я по глазам вижу, что ты хочешь лимонаду.

— Правду сказать, — ответил Барруа, — я умираю от жажды и с удовольствием выпью стакан за ваше здоровье.

— Так возьми, — сказала Валентина, — и возвращайся сюда поскорее.

Барруа взял поднос, вышел в коридор, и все увидели через приотворенную дверь, как он запрокинул голову и залпом выпил стакан лимонада, налитый ему Валентиной.

Валентина и Моррель прощались друг с другом в присутствии Нуартье, как вдруг на лестнице, ведущей в половину Вильфора, раздался звонок.

Валентина взглянула на стенные часы.

— Полдень, — сказала она, — сегодня суббота; дедушка, это, вероятно, доктор.

Нуартье показал знаком, что он тоже так думает.

— Он сейчас придет сюда; господину Моррелю лучше уйти, не правда ли, дедушка?

— Да, — был ответ старика.

— Барруа! — позвала Валентина, — Барруа, идите сюда!

— Иду, мадемуазель, — послышался голос старого слуги.

— Барруа проводит вас до двери, — сказала Валентина Моррелю. — А теперь, господин офицер, прошу вас помнить, что дедушка советует вам не предпринимать ничего, что могло бы нанести ущерб нашему счастью.

— Я обещал ждать, — сказал Моррель, — и я буду ждать.

В эту минуту вошел Барруа.

— Кто звонил? — спросила Валентина.

— Доктор д’Авриньи, — сказал Барруа, еле держась на ногах.

— Что с вами, Барруа? — спросила Валентина.

Старик ничего не ответил; он испуганными глазами смотрел на своего хозяина и судорожно сжатой рукой пытался за что-нибудь ухватиться, чтобы не упасть.

— Он сейчас упадет! — воскликнул Моррель.

В самом деле, дрожь, охватившая Барруа, все усиливалась; его лицо, искаженное судорогой, говорило о сильнейшем нервном припадке.

Нуартье, видя страдания Барруа, бросал вокруг себя тревожные взгляды, которые ясно выражали все волнующие его чувства.

Барруа шагнул к своему хозяину.

— Боже мой, боже мой, — сказал он, — что это со мной?.. Мне больно… в глазах темно. Голова как в огне. Не трогайте меня, не трогайте!

Его глаза вылезли из орбит и закатились, голова откинулась назад, все тело судорожно напряглось.

Валентина вскрикнула от испуга; Моррель схватил ее в объятия, как бы защищая от неведомой опасности.

— Господин д’Авриньи! Господин д’Авриньи! — закричала Валентина сдавленным голосом. — Сюда, сюда, помогите!

Барруа повернулся на месте, отступил на шаг, зашатался и упал к ногам Нуартье, схватившись рукой за его колено.

— Господин! Мой добрый господин! — кричал он.

В эту минуту, привлеченный криками, на пороге появился Вильфор.

Моррель выпустил полубесчувственную Валентину и, бросившись в глубь комнаты, скрылся за тяжелой портьерой.

Побледнев, как полотно, он с ужасом смотрел на умирающего, словно вдруг увидел перед собою змею.

Нуартье терзался нетерпением и тревогой. Его душа рвалась на помощь несчастному старику, который был ему скорее другом, чем слугой. Страшная борьба жизни и смерти, происходившая перед паралитиком, отражалась на его лице: жилы на лбу вздулись, последние еще живые мышцы вокруг глаз мучительно напряглись.

Барруа, с дергающимся лицом, с налитыми кровью глазами и запрокинутой головой, лежал на полу, хватаясь за него руками, а его окоченевшие ноги, казалось, скорее сломались бы, чем согнулись.

На губах его выступила пена, он задыхался.

Вильфор, ошеломленный, не мог оторвать глаз от этой картины, которая приковала его внимание, как только он переступил порог.

Морреля он не заметил.

Минуту он стоял молча, заметно побледнев.

— Доктор! Доктор! — воскликнул он наконец, кидаясь к двери. — Идите сюда! Скорее!

— Сударыня! — звала Валентина свою мачеху, цепляясь за перила лестницы. — Идите сюда! Идите скорее! Принесите вашу нюхательную соль!

— Что случилось? — сдержанно спросил металлический голос г-жи де Вильфор.

— Идите, идите!

— Да где же доктор? — кричал Вильфор.

Госпожа де Вильфор медленно сошла с лестницы; слышно было, как скрипели деревянные ступени. В одной руке она держала платок, которым вытирала лицо, в другой — флакон с нюхательной солью.

Дойдя до двери, она прежде всего взглянула на Нуартье, который, если не считать вполне естественного при данных обстоятельствах волнения, казался совершенно здоровым; затем взгляд ее упал на умирающего.

Она побледнела, и ее взгляд, если так можно выразиться, отпрянул от слуги и вновь устремился на господина.

— Ради бога, сударыня, где же доктор? — повторил Вильфор. — Он прошел к вам. Вы же видите, это апоплексический удар, его можно спасти, если пустить ему кровь.

— Не съел ли он чего-нибудь? — спросила г-жа де Вильфор, уклоняясь от ответа.

— Он не завтракал, — сказала Валентина, — но дедушка посылал его со спешным поручением. Он очень устал и, вернувшись, выпил только стакан лимонада.

— Почему же не вина? — сказала г-жа де Вильфор. — Лимонад очень вреден.

— Лимонад был здесь, в дедушкином графине. Бедному Барруа хотелось пить, и он выпил то, что было под рукой.

Госпожа де Вильфор вздрогнула. Нуартье окинул ее своим глубоким взглядом.

— У него такая короткая шея! — сказала она.

— Сударыня, — сказал Вильфор, — я спрашиваю вас, где д’Авриньи? Отвечайте, ради бога!

— Он у Эдуарда; мальчик нездоров, — сказала г-жа де Вильфор, не смея дольше уклоняться от ответа.

Вильфор бросился на лестницу, чтобы привести доктора.

— Возьмите, — сказала г-жа де Вильфор, передавая Валентине флакон, — ему, вероятно, пустят кровь. Я пойду к себе, я не выношу вида крови.

И она ушла вслед за мужем.

Моррель вышел из своего темного угла, среди общей тревоги его никто но заметил.

— Уходите скорей, Максимилиан, — сказала ему Валентина, — и не приходите, пока я вас не позову. Идите.

Моррель жестом посоветовался с Нуартье. Нуартье, сохранивший все свое хладнокровие, сделал ему утвердительный знак.

Он прижал к сердцу руку Валентины и вышел боковым коридором.

В это время в противоположную дверь входили Вильфор и доктор.

Барруа понемногу приходил в себя; припадок миновал, он начал стонать и приподнялся на одно колено.

Д’Авриньи и Вильфор перенесли Барруа на кушетку.

— Что нужно, доктор? — спросил Вильфор.

— Пусть принесут воды и эфиру. У вас в доме найдется эфир?

— Да.

— Пусть сбегают за скипидарным маслом и рвотным.

— Бегите скорей! — приказал Вильфор.

— А теперь пусть все выйдут.

— И я тоже? — робко спросила Валентина.

— Да, мадемуазель, прежде всего вы, — резко сказал доктор.

Валентина удивленно взглянула на д’Авриньи, поцеловала деда в лоб и вышла.

Доктор с мрачным видом закрыл за ней дверь.

— Смотрите, смотрите, доктор, он приходит в себя; это был просто припадок.

Д’Авриньи мрачно улыбнулся.

— Как вы себя чувствуете, Барруа? — спросил он.

— Немного лучше, сударь.

— Вы можете выпить стакан воды с эфиром?

— Попробую, только не трогайте меня.

— Почему?

— Мне кажется, если вы дотронетесь до меня хотя бы пальцем, со мной опять будет припадок.

— Выпейте.

Барруа взял стакан, поднес его к своим посиневшим губам и отпил около половины.

— Где у вас болит? — спросил доктор.

— Всюду; меня сводит судорога.

— Голова кружится?

— Да.

— В ушах звенит?

— Ужасно.

— Когда это началось?

— Только что.

— Сразу?

— Как громом ударило.

— Вчера вы ничего не чувствовали? Позавчера ничего?

— Ничего.

— Ни сонливости? Ни тяжести в желудке?

— Нет.

— Что вы ели сегодня?

— Я ничего еще не ел; я только выпил стакан лимонада из графина господина Нуартье.

И Барруа кивнул головой в сторону старика, который, неподвижный в своем кресле, следил за этой сценой, не упуская ни одного движения, ни одного слова.

— Где этот лимонад? — живо спросил доктор.

— В графине, внизу.

— Где внизу?

— На кухне.

— Хотите, я принесу, доктор? — спросил Вильфор.

— Нет, оставайтесь здесь и постарайтесь, чтобы больной выпил весь стакан.

— А лимонад?..

— Я пойду сам.

Д’Авриньи бросился к двери, отворил ее, побежал по черной лестнице и едва не сбил с ног г-жу де Вильфор, которая также спускалась на кухню.

Она вскрикнула.

Д’Авриньи даже не заметил этого; поглощенный одной мыслью, он перепрыгнул через последние ступеньки, вбежал в кухню и увидал на три четверти пустой графин, стоящий на подносе.

Он ринулся на него, как орел на добычу.

С трудом дыша, он поднялся в первый этаж и вернулся в комнату Нуартье.

Госпожа де Вильфор в это время медленно поднималась к себе.

— Это тот самый графин? — спросил д’Авриньи.

— Да, господин доктор.

— Это тот самый лимонад, который вы пили?

— Наверно.

— Какой у него был вкус?

— Горький.

Доктор налил несколько капель на ладонь, втянул их губами и, подержав во рту, словно пробуя вино, выплюнул жидкость в камин.

— Это он и есть, — сказал он. — Вы его тоже пили, господин Нуартье?

— Да, — показал старик.

— И вы тоже нашли, что у него горький вкус?

— Да.

— Господин доктор, — крикнул Барруа, — мне опять худо! Боже милостивый, сжалься надо мной!

Доктор бросился к больному.

— Где же рвотное, Вильфор?

Вильфор выбежал из комнаты и крикнул:

— Где рвотное? Принесли?

Никто не ответил. Весь дом был охвачен ужасом.

— Если бы я мог ввести ему воздух в легкие, — сказал д’Авриньи, озираясь по сторонам, — может быть, это предотвратило бы удушье. Неужели ничего нет? Ничего!

— Доктор, — кричал Барруа, — не дайте мне умереть! Я умираю, господи, умираю!

— Перо! Нет ли пера? — спросил доктор.

Вдруг он заметил на столе перо.

Он попытался ввести его в рот больного, который корчился в судорогах; но челюсти его были так плотно сжаты, что не пропускали пера.

У Барруа начался еще более сильный припадок, чем первый. Он скатился с кушетки на пол и лежал неподвижно.

Доктор оставил его во власти припадка, которого он ничем не мог облегчить, и подошел к Нуартье.

— Как вы себя чувствуете? — быстро спросил он шепотом. — Хорошо?

— Да.

— Тяжести в желудке нет?

— Нет.

— Как после той пилюли, которую я вам велел принимать каждое воскресенье?

— Да.

— Кто вам приготовил этот лимонад? Барруа?

— Да.

— Это вы предложили ему выпить лимонаду?

— Нет.

— Господин де Вильфор?

— Нет.

— Госпожа де Вильфор?

— Нет.

— В таком случае, Валентина?

— Да.

Тяжкий вздох Барруа, зевота, от которой заскрипели его челюсти, привлекли внимание д’Авриньи; он поспешил к больному.

— Барруа, — сказал доктор, — в состоянии ли вы говорить?

Барруа пробормотал несколько невнятных слов.

— Сделайте над собой усилие, друг мой.

Барруа открыл налитые кровью глаза.

— Кто готовил этот лимонад?

— Я сам.

— Вы его подали вашему хозяину сразу после того, как приготовили его?

— Нет.

— А где он оставался?

— В буфетной; меня отозвали.

— Кто его принес сюда?

— Мадемуазель Валентина.

Д’Авриньи провел рукой по лбу.

— Господи! — прошептал он.

— Доктор, доктор! — крикнул Барруа, чувствуя, что начинается новый припадок.

— Почему не несут рвотное? — воскликнул доктор.

— Вот оно, — сказал, возвращаясь в комнату, Вильфор.

— Кто приготовил?

— Аптекарь, он пришел вместе со мной.

— Выпейте.

— Не могу, доктор, поздно! Сводит горло, я задыхаюсь!.. Сердце… голова… Какая мука!.. Долго я буду так мучиться?

— Нет, мой друг, — сказал доктор, — скоро ваши страдания кончатся.

— Я понимаю! — воскликнул несчастный. — Господи, смилуйся надо мной!

И, испустив вопль, он упал навзничь, как пораженный молнией.

Д’Авриньи приложил руку к его сердцу, поднес зеркало к его губам.

— Ну, что? — спросил Вильфор.

— Пусть мне принесут как можно скорее немного фиалкового сиропу.

Вильфор немедленно спустился в кухню.

— Не пугайтесь, господин Нуартье, — сказал д’Авриньи, — я отнесу больного в соседнюю комнату и пущу ему кровь; такие припадки — ужасное зрелище.

И, взяв Барруа под мышки, он перетащил его в соседнюю комнату; но тотчас же вернулся к Нуартье, чтобы взять остатки лимонада.

У Нуартье был закрыт правый глаз.

— Позвать Валентину? Вы хотите видеть Валентину? Я велю вам ее позвать.

Вильфор поднимался обратно по лестнице; д’Авриньи встретился с ним в коридоре.

— Ну, что? — спросил Вильфор.

— Идемте, — сказал д’Авриньи.

И он увел его в комнату, где лежал Барруа.

— Он все еще в обмороке? — спросил королевский прокурор.

— Он умер.

Вильфор отшатнулся, схватился за голову и воскликнул, с непритворным участием глядя на мертвого:

— Умер так внезапно!

— Слишком внезапно, правда? — сказал д’Авриньи. — Но вас это не должно удивлять; господин и госпожа де Сен-Меран умерли так же внезапно. Да, в вашем доме умирают быстро, господин де Вильфор.

— Как! — с ужасом и недоумением воскликнул королевский прокурор. — Вы снова возвращаетесь к этой ужасной мысли?

— Да, сударь, — сказал торжественно д’Авриньи, — она ни на минуту не покидала меня. И чтобы вы убедились в моей правоте, я прошу вас внимательно выслушать меня, господин де Вильфор.

Вильфор дрожал всем телом.

— Существует яд, который убивает, не оставляя почти никаких следов. Я хорошо знаю этот яд, я изучил его во всех его проявлениях, со всеми его последствиями. Действие этого яда я распознал сейчас у несчастного Барруа, как в свое время у госпожи де Сен-Меран. Есть способ удостовериться в присутствии этого яда. Он возвращает синий цвет лакмусовой бумаге, окрашенной какой-нибудь кислотой в красный цвет, и он окрашивает в зеленый цвет фиалковый сироп. У нас нет под рукой лакмусовой бумаги, — но вот несут фиалковый сироп.

В коридоре послышались шаги; доктор приоткрыл дверь, взял из рук горничной сосуд, на дне которого были две-три ложки сиропа, и снова закрыл дверь.

— Посмотрите, — сказал он королевскому прокурору, сердце которого неистово билось, — вот в этой чашке налит фиалковый сироп, а в этом графине остатки того лимонада, который пили Нуартье и Барруа. Если в лимонаде нет никакой примеси и он безвреден, — цвет сиропа не изменится; если лимонад отравлен, — сироп станет зеленым. Смотрите!

Доктор медленно налил несколько капель лимонада из графина в чашку, и в ту же секунду сироп на дне чашки помутнел; сначала он сделался синим, как сапфир, потом стал опаловым, а из опалового — изумрудным и таким и остался.

Произведенный опыт не оставлял сомнений.

— Несчастный Барруа отравлен лжеангостурой, или орехом святого Игнатия, — сказал д’Авриньи, — теперь я готов поклясться в этом перед богом и людьми.

Вильфор ничего не сказал. Он воздел руки к небу, широко открыл полные ужаса глаза и, сраженный, упал в кресло.

---

Часть 5
Глава 2. Лимонад
Роман «Граф Монте-Кристо»
Александр Дюма

« Часть 5. Глава 1

Часть 5. Глава 3 »