Глава III

Геннин и Татищев, являясь противоположными натурами, отличным образом дополняли друг друга. Геннин внес с собой прекрасное знание горного деда, неусыпное рвение и честность, а Татищев, уступая ему по части специальных знаний горнозаводского характера, обладал почти гениальной всесторонностью, чем был и сам Петр I, этот первообраз всех русских самоучек. Получивши образование “по артиллерии”, Татищев проявил в себе таланты прекрасного администратора, придворного, дипломата, ученого – одним словом, он с необыкновенной быстротой осваивался в каком угодно положении. Достаточно сказать, что он управлял монетной конторой в Москве, исполнял дипломатические поручения в Швеции, был церемониймейстером при дворе, строил заводы, усмирял башкирские бунты, служил астраханским губернатором и, несмотря на все это подавляющее разнообразие своих должностей, находил время затрачивать массу труда на составление первой русской истории, справедливая научная оценка которой сделана только в последнее время. Предмет нашей статьи заставляет нас рассматривать Татищева только как первого горного начальника на Урале, и мы переходим к этому. Геннин, недолюбливая покладистый характер Татищева, унаследовавшего со всеми талантами специальные недостатки московского боярства, отдавал ему надлежащее уважение, скажем больше – он подчинялся ему, где обстоятельства требовали широкого взгляда, общих соображений и смелой творческой руки.

Наметив место для будущего горнозаводского центра, Татищев сейчас же набросал широкий план его будущей деятельности. Прежде всего этот завод на р. Исети должен служить крепостью, затем, помимо специальной заводской деятельности, Татищев хлопотал о насаждении здесь разных побочных промыслов и ремесел, какие в будущем дали бы кусок хлеба тысячам рабочих рук: бумажной фабрики, стеклянного завода, ножевых фабрик, проволочного производства, часового мастерства и т. д. Эти мысли занимали Татищева еще в первый его приезд на Урал, когда Екатеринбург не существовал, и он их подробно изложил в официальных доношениях по своему начальству. Дело дошло до сената, который, рассматривая разные “докладные пункты” неугомонного артиллерийского капитана, между прочим, постановил: “Об учинении фабрики, где бы ножи складные и столовые, ножницы, бритвы и тому подобный железныя мелочи, к тому обучалось бы крестьянство и могло бы работать для своей и государственной пользы, в том поступать, как ему, Татищеву, указом его императорского величества чинить поведено”. Выражаясь нашим языком, Татищев заботился о развитии кустарных крестьянских промыслов, что впоследствии на Урале было заторможено запрещением на Урале огнедействующих заведений. Великий птенец гнезда Петрова, если бы поднялся из земли, увидел бы, что лучшая половина его планов и начертаний остается невыполненной даже сейчас, а другая на краю гибели…Но самое видное и характерное место в деятельности Татищева занимают его заботы о развитии народного образования, – в этом вы видите тогдашнего “всего человека”, отразившего в себе могучие идеалы великого царя-работника. Татищев явился на Урал уже с готовым планом и в короткий срок (1 ¹/₂ года) своего первого пребывания успел основать ряд школ: словесную и арифметическую в Уктусе, в Кунгуре арифметическую, в Алапаевске словесную. Интересен наказ, составленный Татищевым тогда же для строившегося Екатеринбурга. Считаем своей обязанностью привести дословно несколько пунктов этого исторического документа: первый пункт говорит о постройке 2 больших изб в Екатеринбурге для будущих школ; второй – “собрать со всех заводов детей церковных и приказных служителей, мастерских, подмастерских и всех заводских жителей и обучать их читать, писать, арифметике, геометрии и черчению; по желанию родителей принимать в школу и детей лиц других сословий”; пункт третий – “на прочих заводах обучать только словесно (т. е. чтению и письму), а для обучения арифметике и геометрии посылать в Екатеринбург”; седьмой – “ежели который ученик от лености не хочет и в школу ходить не будет, за оное брать с родителей или хозяев их, у кого они (ученики) живут, за первый день одну, за другой две, за третий и больше по три копейки и оныя деньги делить ученикам”; восьмой – “учителям быть: словесного – церковным дьячкам и дьяконам, арифметики и геометрии – особому учителю… А ученикам, которые убогие, и отцы их работают поденщиною или годовое жалованье имеют меньше 12 рублев, также которые взяты будут с других заводов и из слобод, пономарские и дьячковы, молодых (младших по службе) подьячих и прочих нижайших дети, оным давать хлеба против солдата, да по прошествии года рубль на платье…”; девятый – “когда которые возрастные обучатся геометрии, оных немедленно определить в работы… и у тех работ быть им после обеда, а до обеда ходить в школу, доколе окончают науку”. Чтобы в достаточной мере оценить размеры этих материальных затрат на народное образование, приведем тогдашние цены предметов первой необходимости: пуд ржаной муки стоил 6–7 коп., воз сена 11 коп., рабочая лошадь 2 р. 50 к. и т. д. Плата поденщику равнялась 3 копейкам. Всех параграфов о школах было 23, и Татищев, между прочим, приводит интересный мотив особенного желания утвердить науку, именно, пункт девятый говорит: “Понеже есть обычай подьячим детей своих обучать своему делу, которое состоит токмо уметь читать и писать, а наипаче от юности коварства знать, которыя, по их мнению, великое искусство, и ведая, что другия вольныя науки большую пользу им и отечеству принести могут, оными гнушаются и не прилежат; того ради отрешить им сие намерение. Тако в подьячие никого не допущать, который чисто и слагательно писать не умеет. Наипаче же и таких, который ко лжи, краже, злобе и неправде склонен, весьма не допущать, но обучать ремеслам другим”. Этот наказ Татищева не остался простым звуком, и в 1724 г. в Екатеринбурге были уже открыты обе школы: словесная и арифметическая. По определению Геннина, в 1726 г. ведено ученикам, отцы которых получают жалованья меньше 30 р. в год, давать на платье по 2 руб. и провианта l ¹/₂ пуда в месяц; таких полупансионеров иметь 100 человек. Это было уже громадным пособием, и даже наше время может позавидовать тогдашнему просветительному гуманизму. По словам Н. К. Чупина, Татищев, уезжая из Екатеринбурга в 1737 г., подарил свою библиотеку горной школе,– эта библиотека и посейчас в Екатеринбурге, но у кого – мы не могли добраться.

Одна уже эта просветительная миссия доставила бы Татищеву вечную память на Урале. Но ему приходилось делать десять дел зараз, и везде он являлся на высоте своего призвания. Заботясь о наивящем развитии “заводского плода”, насаждая грамотность и покровительствуя “руками по возможности применяться о искусстве ремесла”, Татищев не забывал, как мы уже говорили, ни торговли, ни путей сообщения, ни бунтовавшей башкирской орды. Особенно тормозило ход дела отсутствие удобных путей сообщения и то обстоятельство, что тогдашний сибирский тракт проходил через Верхотурье. Чтобы отправить письмо в Петербург, нужно было послать его сначала в Тобольск, а отсюда почта раз в месяц “ходила” через Верхотурье и Вятку в столицы – это было настоящее хождение грешной души по мукам, и неудивительно, что самый строгий указ или промемория делала этот конец чуть не в полгода, если не посылалась экстренно с “фурьером”. Татищеву на время удалось повернуть тракт на Екатеринбург. Охранение от истребления лесов, пожара, эпидемии – все входило в круг деятельности Татищева, и он везде успевал явиться вовремя.

Конечно, главные заботы сосредоточивались на горном управлении, и можно сказать без преувеличения, что на Урале Татищев создал все дело. До него не существовало никаких правил или определенной системы, и Татищеву пришлось начать постройку с фундамента, так что здесь он является уже в роли законодателя. Ему же приходилось быть и верховным судьей. Нужно было вообще нечеловеческую энергию, чтобы зараз воевать с глухим противодействием тогдашних подьячих, с косневшим в невежестве духовенством, безграмотностью и всеобщим беспорядком. А тут еще изволь усмирять башкирские бунты, где Татищеву зараз пришлось быть и полководцем, и военным судьей, и дипломатом. Так, в 1735 г. вспыхнул башкирский бунт по поводу постройки гор. Оренбурга, и Татищев должен был во главе своего горного войска выступить в настоящий поход. Здесь мы, по чувству бес­пристрастности, не можем обойти молчанием один возмутитель­ный факт, который относится к деятельности Татищева, именно, как усмирителя Башкирии. В 1737 г. Татищев получил назначение строить Оренбург, оставаясь по-прежнему командиром всех гор­ных заводов на Урале. Он немедленно переехал из Екатеринбурга на место нового назначения. Вспыхнувший бунт был подавлен. В числе пленных башкир по этому бунту был захвачен какой-то Тойгильда Жуляков; он получил помилование, когда крестился. Но, вернувшись домой, Тойгильда совратился в магометанство. Об этом было донесено Татищеву, который весной 1737 г., нахо­дясь по делам службы в Мензелинске, послал в Екатеринбург майору Угрюмову такое предписание: «Татарина Тойгильду за то, что, крестясь, принял паки махометанский закон, на страх другим, при собравши всех крещеных татар, сжечь; а жен и детей его, собрав, выслать в русские города, для раздачи; из оных двух прислать ко мне в Самару». Приказ этот был приведен в испол­нение 20 апреля 1738 г., в Екатеринбурге: совратившийся в «мухаметанство» Тойгильда был сожжен живьем... Трудно сказать что-нибудь в объяснение этого факта, кроме того, что Татищев платил тяжелую дань своему кровавому веку, когда жизнь чело­века ничего не стоила, — честный Геннин недаром считал пове­шение сравнительно легким наказанием.

Значение Екатеринбурга как крепости дало себя почувствовать во время башкирских бунтов, когда башкиры доходили до Арамили, а особенно во время пугачевщины. Положим, сам Екатеринбург не подвергался нападениям, но он служил прекрасным опорным пунктом, оправдывая на деле стратегические планы Татищева, как создателя этой крепости. Линия башкирских владений начиналась за озером Щелкуном, а русских селений тогда было еще так мало.

Относительно времени управления Екатеринбургом мы уже говорили, что Татищев в первый свой приезд оставался на Урале всего 1 ^1/₂ года. Его место занял Геннин и прожил в Екатеринбурге с 1723 по 1734 год. По указу императрицы Анны Ивановны 10 февраля 1734 г., главным командиром уральских, сибирских и казанских горных заводов был назначен опять Татищев, явившийся нa Урал с такими полномочиями, какими не пользовался после него ни один горный начальник. В Екатеринбурге он оставался до 1738 года.

По части ученых путешественников Екатеринбургу посчастливило с самого его основания. Первым по счету был датский капитан Беринг, проезжавший через Екатеринбург в 1733 г. в свою экспедицию для проверки открытого им пролива, отделяющего Сибирь от Северной Америки; этот пролив получил его имя. В том же году явились академики Гмелин, Миллер и Делиль. Конечно, они встретили самый радушный прием у Геннина и зажились довольно долго. В своих путевых записках Гмелин описывает довольно подробно тогдашний Екатеринбург: “Город правильно выстроен; дома на немецкий образец… Нет в нем ни одного дома, который бы не был построен на императорский счет. Тут я видел, что возможно без побоев удержать людей, против их воли, от пьянства. Именно здесь ни в какое другое время водка не продается, кроме как по воскресеньям после полудня. Но чтобы не дать никакого случая нарушить святость праздника, то позволено давать каждому лишь такое количество вина, от которого нельзя напиться пьяным”. Нельзя не подивиться мудрой предусмотрительности Геннина, и остается пожелать, чтобы этот опыт в борьбе с пьянством послужил примером и нашему времени.

Глава 3. Исторический очерк «Город Екатеринбург» Д. Мамин-Сибиряк