III

Итак, Лопухов вошел в комнату, увидел общество, сидевшее за чайным столом, в том числе и Верочку; ну, конечно, и общество увидело, в том числе и Верочка увидела, что в комнату вошел учитель.

— Прошу садиться, — сказала Марья Алексевна. — Матрена, дай еще стакан.

— Если это для меня, то благодарю вас: я не буду пить.

— Матрена, не нужно стакана. (Благовоспитанный молодой человек!) Почему же не будете? Выкушали бы.

Он смотрел на Марью Алексевну, но тут, как нарочно, взглянул на Верочку, — а может быть, и в самом деле нарочно? Может быть, он заметил, что она слегка пожала плечами? «А ведь он увидел, что я покраснела».

— Благодарю вас; я пью чай только дома.

«Однако ж он вовсе не такой дикарь, он вошел и поклонился легко, свободно», — замечается про себя на одной стороне стола. «Однако ж, если она и испорченная девушка, то, по крайней мере, стыдится пошлостей матери», — замечается на другой стороне стола.

Но Федя скоро кончил чай и отправился учиться. Таким образом, важнейший результат вечера был только тот, что Марья Алексевна составила себе выгодное мнение об учителе, видя, что ее сахарница, вероятно, не будет терпеть большого ущерба от перенесения уроков с утра на вечер.

Через два дня учитель опять нашел семейство за чаем и опять отказался от чаю и тем окончательно успокоил Марью Алексевну. Но в этот раз он увидел за столом еще новое лицо — офицера, перед которым лебезила Марья Алексевна. «А, жених!»

А жених, сообразно своему мундиру и дому, почел нужным не просто увидеть учителя, а, увидев, смерить его с головы до ног небрежным, медленным взглядом, принятым в хорошем обществе. Но едва он начал снимать мерку, как почувствовал, что учитель — не то чтобы снимает тоже с него самого мерку, а даже хуже: смотрит ему прямо в глаза, да так прилежно, что вместо продолжения мерки жених сказал:

— А трудная ваша часть, мсье Лопухов, — я говорю, докторская часть.

— Да, трудная. — И все продолжает смотреть прямо в глаза.

Жених почувствовал, что левою рукою, неизвестно зачем, перебирает вторую и третью сверху пуговицы своего вицмундира; ну, если дело дошло до пуговиц, значит, уже нет иного спасения, как поскорее допивать стакан, чтобы спросить у Марьи Алексевны другой.

— На вас, если не ошибаюсь, мундир такого-то полка?

— Да, я служу в таком-то полку, — отвечает Михаил Иваныч.

— И давно служите?

— Девять лет.

— Прямо поступили на службу в этот полк?

— Прямо.

— Имеете роту или еще нет?

— Нет, еще не имею. (Да он меня допрашивает, точно я к нему ординарцем явился.)

— Скоро надеетесь получить?

— Нет еще.

— Гм. — Учитель почел достаточным и прекратил допрос, еще раз пристально посмотревши в глаза воображаемому ординарцу.

«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же». «Однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и, — что такое „и“ — нашла, что такое „и“, — и почему же он не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?»

— Верочка, ты сыграла бы что-нибудь на фортепьянах, мы с Михаилом Иванычем послушали бы! — говорит Марья Алексевна, когда Верочка ставит на стол вторую чашку.

— Пожалуй.

— И если бы вы спели что-нибудь, Вера Павловна, — прибавляет заискивающим тоном Михаил Иваныч.

— Пожалуй.

Однако ж это «пожалуй» звучит похоже на то, что «я готова, чтобы только отвязаться», — думает учитель. И ведь вот уже минут пять он сидит тут и хоть на нее не смотрел, но знает, что она ни разу не взглянула на жениха, кроме того, когда теперь вот отвечала ему. А тут посмотрела на него точно так, как смотрела на мать и на отца, — холодно и вовсе не любезно. Тут что-то не так, как рассказывал Федя. Впрочем, скорее всего, действительно девушка гордая, холодная, которая хочет войти в большой свет, чтобы господствовать и блистать; ей неприятно, что не нашелся для этого жених получше; но, презирая жениха, она принимает его руку, потому что нет другой руки, которая ввела бы ее туда, куда хочется войти. А впрочем, это несколько интересно.

— Федя, а ты допивай поскорее, — заметила мать.

— Не торопите его, Марья Алексевна, я хочу послушать, если Вера Павловна позволит.

Верочка взяла первые ноты, какие попались, даже не посмотрев, что это такое, раскрыла тетрадь, опять где попалось, и стала играть машинально, — все равно, что бы ни сыграть, лишь бы поскорее отделаться. Но пьеса попалась со смыслом, что-то из какой-то порядочной оперы, и скоро игра девушки одушевилась. Кончив, она хотела встать.

— Но вы обещались спеть, Вера Павловна; если бы я смел, я попросил бы вас пропеть из Риголетто (в ту зиму la donna é mobile была модною ариею).

— Извольте. — Верочка пропела la donna é mobile, встала и ушла в свою комнату.

«Нет, она не холодная девушка без души. Это интересно».

— Не правда ли, хорошо? — сказал Михаил Иваныч учителю уже простым голосом и без снимания мерки; ведь не нужно быть в дурных отношениях с такими людьми, которые допрашивают ординарцев, — почему же не заговорить без претензий с учителем, чтобы он не сердился?

— Да, хорошо.

— А вы знаток в музыке?

— Так себе.

— И сами музыкант?

— Несколько.

У Марьи Алексевны, слушавшей разговор, блеснула счастливая мысль.

— А на чем вы играете, Дмитрий Сергеич? — спросила она.

— На фортепьяно.

— Можно ли попросить вас доставить нам удовольствие?

— Очень рад.

Он сыграл какую-то пьесу. Играл он не бог знает как, но так себе, пожалуй, и недурно.

Когда он оканчивал урок, Марья Алексевна подошла к нему и сказала, что завтра у них маленький вечер — день рожденья дочери, и что она просит его пожаловать.

Понятно, в кавалерах недостаток, по обычаю всех таких вечеров; но ничего, он посмотрит поближе на эту девушку, — в ней или с ней есть что-то интересное. «Очень благодарен, буду». Но учитель ошибся: Марья Алексевна имела цель гораздо более важную для нее, чем для танцующих девиц.

Читатель, ты, конечно, знаешь вперед, что на этом вечере будет объяснение, что Верочка и Лопухов полюбят друг друга? — Разумеется, так.

Глава 2, часть 3. Роман «Что делать?» Н. Чернышевский