Песнь XXX

Шесть тысяч миль к востоку полдень дальний
Приводит утро к нам; зарей облитый,
Мир клонит тень почти горизонтально;

И много звезд, сияющих с зенита,
Уже в безбрежной неба середине
От наших глаз сияньем сокрыто;

И с приближеньем светлой дня рабыни
Темнятся небеса от света к свету
До первосвета в глуби ярко-синей;

Так праздник, вкруг слепящей точки этой —
Играемый всегда и ежечасно,
И как бы тем, что он одел, одетый —

В моих глазах потух; и мглой неясной
Закрытые глаза мои хотели
В Вожатой обновиться вновь прекрасной.

Когда б все, что о ней я рек доселе,
В хвале одной сойтись было готово, —
Все б это было меней чем на деле.

Перед красой ее, возросшей снова,
Мое воображение так немо,
Что лишь Творца ее опишет слово.

Сознаюсь, местом сим моей поэмы
Я ныне побежден столь безнадежно,
Как то понять не можем на земле мы.

Как глаз томит луч солнца белоснежный
И ослабляет взор, — не так едва ли
Ослабла память с той улыбки нежной.

С мгновенья, как черты ее предстали
Впервые мне, — их воспевать упрямо
Досель мои стихи не уставали.

Теперь я пред красой прекрасной Дамы
Художнику подобен, что пред гранью
Искусств — в бессилье сознается прямо.

Ее я предоставлю воспеванье
Трубе славнейшей и спешу начатый
Тяжелый подвиг свой окончить раней.

Она ж рекла, как опытный вожатый;
«В круг, из лучей чистейших состоящий,
С славнейшего из тел вошел сюда ты —

В бесплотный свет, любовию кипящий
Любовью к истине, как и отрадой, —
Отрадой, все и всех превосходящей.

Тебе предстанут здесь блаженства чада,
В том самом — древнем, и в новейшем строе,
Как на последний суд предстать им надо».

Как молнья, вдруг лучом окрестность кроя,
Способность она видеть отнимает.
И станет глаз наш слеп и на большое, —

Так этот свет, который ослепляет
Земные очи, яркий без покрова,
Скрыл от меня все то, что окружает.

«Любовь, от коей мир рожден наш, новым,
Пришельцам всем такие шлет приветы,
Чтоб сделать воск к горению готовым». —

И лишь меня достигло слово это.
Как я сознал, — как бы превознесенный
Над собственною силою, согретый

Святым восторгом жизни обновленной, —
Что в небе не найдется свет столь чистый,
Какой не снес бы глаз мой напряженный!

Я свет узрел, как гладь реки лучистой
Меж берегов, украшенных богато
Каймой растений чудных пестролистой.

Живые искры сыпала река та,
Что искрились в цветах каймы прибрежной,
Точь-в-точь рубин с оправою из злата.

Средь ароматов сих в истоме нежной,
Их вновь себя впитая, вновь их бросит
На луг цветной — поток сей быстробежный.

«Та жажда, что себе ответа просит
О том, что зренью твоему предстало,
Тебя подъемлет, мне ж восторг приносит.

Но надо, чтоб испил ты струй сих мало,
И эта жажда утолится сразу; —
Так солнце глаз моих на то сказало. —

Река и льющиеся из нее топазы,
Улыбки трав и аромат сей чудный —
Преддверье правды, скрытой все ж для глазу;

Не потому, чтобы понять то трудно,
Но сам твой разум, не довольно чуткий,
Их не постигнет, спящий непробудно».

Не так к сосцам питающим малютку
Поспешно побуждают торопиться
В час корма настояния желудка, —

Как я свои преобразить зеницы
Спешил в столь совершенные зерцала,
Склонясь к струя́м, чтоб силой в них упиться.

И — чуть был кончик век омочен мало,
Река, что мне сперва являлась длинной,
Отныне круглой предо мной предстала.

Точь-в-точь как люди, скрытые личиной,
Преобразятся, внешности заемной
Лишившись, вида нового причины, —

И искры, и цветы, и запах томный
Удвоились, и без покровов оку
Предстал полк Божий двойственный огромный.

О, свет святой, явивший мне высокий
Триумф господства истинный, уменье
Дай мне сказать о том внизу глубоко!

Там выше свет сияет для творенья,
В котором Божество для твари зримо;
Там все живится в Божьем лицезренье!

И свет тот стлался в круг неизмеримый,
Широким мне казавшийся излишне,
К движений солнца кругу применимый;

И все, что в мире видимо иль слышно,
Есть отблеск, коим Двигатель Первичный
Блистает от начальной силы вышней.

Как холм, каймой растений пестроличной
Обрамленный, склонясь над гладью водной,
Любуется на свой убор отличный,

Кругом — кругом реки той огнеходной,
В ней отразясь стократно, длинной снизкой
Являлся сонм избра́нных благородный.

Коль это небо в части самой низкой
Так пышно, ослепительно сияло,
Что ж в области, всех боле к Богу близкой?

Ни ширь ни даль от ока не скрывала
Сей прелести: оно, блуждая мимо,
Количественно праздник усвояло.

И в отдаленьи там равно все зримо!
Где Божий без посредства отпечаток,
Законы естества неприменимы.

В глубь Розы, что листками расцвела так,
Гимн порождая ими благовонный
В честь Солнца, в коем их весны начаток, —

Меня войти подвигнула Мадонна —
Молчальница, кому вещать бы надо!
«Вот сонм, в одеждах белых облеченный!

Любуйся широтой святого града
Взгляни, как ряд в нем переполнен всякий,
И вам в нем мест немного, персти чада?

В седалище, где царственные знаки,
Теперь тебе приют достойный явлен,
Где сядет — до тебя — на этом браке

Великий Генрих, на земле прославлен
Тем, что на край направит он удары,
Что так озлоблен весь и излукавлен;

Но жадности слепой творят вас чары
Подобными ребенку, что с укором
Кормилицу прочь гонит с злобой ярой.

Префект воссядет на Господень форум,
Что запятнает сам себя заране
И тайным и открытым с ним раздором.

Не долго Бог его в священном сане
Почтит — и в бездну кинет, где прияли
Волхв Симон с братьей горечь воздаяний, —

Аланца же еще утопит дале!»

« Часть 3 «Рай». Песнь 29

Часть 3 «Рай». Песнь 31 »