Песнь III

То солнце, коим страстию любовной
Зажжен я в детстве был, лучами спора
Открыло мне лик правды безусловной.

Разбитым ею, побежденным скоро
Признав себя — как сделать было надо, —
Я поднял голову для разговора.

Вдруг мне явилось зрелище, для взгляда
Столь сладкое, что даже угасало
Сознание пред этою отрадой!

Точь-в-точь сквозь грани чистые кристалла,
Иль сквозь струю прозрачного потока,
(Чтоб только дна она не затемняла),

Черты лица бледнеют, так что око
Жемчужную на белой шее нить
Едва лишь различает издалёка, —

Я видел лица с жаждой говорить —
И был в ошибке противоположной
Той, что могла Нарцисса погубить.

За отраженья в зеркале их ложно
Принявши, повернулся я назад,
Чтоб мне лик к лику зреть их было можно,

И — никого не встретив, был объят
Я удивленьем; но подобно мати
Она улыбкой встретила мой взгляд.

«Не подивись, что на шаги дитяти
Я улыбаюсь; но пока для ног
Твоих непрочна почва благодати,

И стоит каждый шаг тебе тревог.
То — истинные сущности и лица
Тех, кто обет свой выполнить не мог.

Так говори ж и слушай, чтоб дивиться;
И верь: свет, всех животворящий, оный
От истины не даст им уклониться».

Тогда к душе, всех боле к речи склонной,
Я подошел, к беседе столь приятной
Излишне пылкой жаждою смущенный.

«Дух, что рожден для доли благодатной,
Вкушающий ту сладость и красоты,
Что всем, их невкушавшим, непонятны!

Прошу тебя, открой и молви, кто ты,
И назови живущих здесь над твердью».
Тогда душа ответила с охотой:

«Вскрыть жажде правой дверь в нас есть усердье,
Зане всю свиту милостью Богатый
Себе уподобляет в милосердьи.

Я инокинею была когда-то, —
И хоть теперь прекрасней я, — но взоры
Вперив острей, узнать бы мог меня ты.

Пиккарда я, причисленная к хору
Блаженных, и блаженства пью струи я,
Витая в сфере, хоть всех мене скорой.

Но Дух Святой, что наши симпати́и
Один возжег, внушил нам — сферы эти
Любить, Его уставы чтя святые.

Удел наш, столь завидный в вашем свете,
Нам дан за то, что мы обеты наши
Не соблюли, небрегши¹ об обете».

Я молвил: «Лик ваш просветляет краше —
Не знаю я — божественное что-то,
Преобразив черты земные ваши;

В узнаньи был я медлен оттого-то.
Но речь твоя ко мне — была подмогой,
Чтоб ум восстановил твои красоты.

Но молви: вы, кто счастливы столь много,
Желаете ль себе вы места выше,
Чтобы полней любить и видеть Бога?»

Она переглянулась, это слыша,
С другими и ответила с такою
Улыбкой, как любовью первой пыша:

«Брат! Добродетель милости в покое
Нас ублажает; мы не хочем боле
Того, что есть; нас не влечет другое.

Когда б вздыхали мы о лучшей доле,
Желанье наше не было в согласьи
С верховной, здесь нас водворившей волей,

Что невозможно в этих сферах счастья,
Суть коего любовь; необходимо
Жить в ней, чтоб в радости приять участье.

Вся суть блаженства, коим здесь горим мы, —
Чтоб волею Божественной единой
Желанья наши были разрешимы.

Здесь лествицей поставлены мы длинной, —
Как будет царству и Царю желанным,
Чья воля нашей быть должна причиной.

В ней — мир наш; и она-то океаном
Струит мир без предела и без края
Всем, ею и природою созданным».

Я понял: всюду в небе — сладость рая,
Хоть и неравномерно в нем разлита
Любовь, блаженство льющая, святая.

Как блюдом мы одним бываем сыты,
А потому хотим и ждем другого,
К тому уж не имея аппетита, —

Явил я — чрез движенье и чрез слово —
Желание узнать об этой ткани,
Которая осталась неготовой.

«Здесь покрывало девственниц желанней, —
Она рекла, — высоким сим заслугам
Здесь в небе выше степень воздаяний.

Как те, кто жить по смерть хотят с Супругом,
Что принимает всякие обеты,
Согласные с Его желаний кругом, —

Я в молодости отреклась от света
И избегала лжи его прелестной,
В покровы иноче́ские одета.

Но человек, привыкший к злу, бесчестно
Меня увлек из моего приюта.
Что было дале — Богу лишь известно.

Сиянье то блестящее, как будто
Весь свет родился из его утробы,
Которое там видишь, в том краю ты, —

То ж о себе, как я, сказать могло бы,
Лишенное покрытия святого
И не соблюдши тень его до гроба.

Но против воли в мир вернувшись снова,
Средь мира и его неправды дикой,
Она с души все ж не сняла покрова.

То блещет свет Констанции великой;
Родившей гром последний Швабской славе
Грозе второй от Швабского язы́ка».

Пиккарда смолкла и — запевши «Аvе» —
Исчезла, как, попав в поток глубокий,
В кристалле струй исчезнет камень въяве.

Мой взор следил за нею так далёко,
Как только мог; и вновь мной овладела
Отрады жажда, более высокой.

Я в Беатриче взор вперил всецело.
Ее лицо еще ясней зажглося;
Сперва поник я взглядами несмело,

А после — был подвигнут на вопросы.

« Часть 3 «Рай». Песнь 2

Часть 3 «Рай». Песнь 4 »