Песнь XXII

Объявшее мой разум удивленье
Меня к моей Вожатой обратило,
Как к матери дитя бежит в смущенье.

Она ж ко мне, подобно маме милой,
Слезами лечащей испуг дитяти
И голосом ему дающей силы,

Рекла: «Иль ты не в царстве благодати?
Здесь все, что деется из доброй воли,
Все к доброй цели деется и кстати.

И почему ты не смутился боле
Отсутствием улыбки с гимном ныне,
Когда ты криком сим смущен дотоле?

Но знай ты крика этого причины,
Ты видел бы приготовленья к карам,
Какие у́зришь до твоей кончины.

Не поспешает и не медлит даром
Меч Божий, чьи возмездия нависли
На всех, дрожащих под его ударом.

Но на другое тщись направить мысли
И, взор свой обратив сюда охотней,
Духо́в сих славных множество исчисли».

Я взоры обратил, узрев: несчетней,
Чем искры в мраке рассыпает пламя,
Друг друга крася, сфер блистали сотни.

Но, любознательности уязвлен шипами,
Боялся я сказать, излишне смело
Мое желанье выразив словами.

Тогда из этих перлов самый белый,
Приблизившись ко мне, полет оперил
Желанья, что во мне так пламенело.

«Когда б любовь, нас жгущую измерил, —
Из ясности промолвил голос звездный, —
Ты мне свое желание б доверил,

Да не придешь ты к цели слишком поздно
Так долго ждав, — отвечу я заране
Столь бережно таимой жажде слезной.

Гора — оплот Кассины оснований,
До дней моих скужителям порока,
Обманутым служила для собраний.

Впервые я Того явил их оку,
Кто истину нам дал, богообразно
Подъемлющую здесь нас столь высоко,

И благодать мне помогла от грязной
Исторгнуть нечисти весь край окрестный,
Для гибели служивший и соблазна.

Все эти светочи зажег небесный
Тот пламень, что, во век не угасая,
И цвет растит, и плод дает прелестный.

Здесь Ромуальд, Макарий и святая
Семья отвергших мир ваш, добровольной
Темницей кельи сердце укрепляя».

«Любовь, — я рек, — сквозящая невольно
В твоих словах (а как узнал теперь я,
Ее и в этих всех духа́х довольно),

Столь многое внушила мне доверье,
Каким раскроет солнце в розе дикой
Все лепестки и все листочков перья,

Но взор мой твоего сподобив лика,
Меня ввоочь¹ сообщником соделай,
Коль милости я стою столь великой». —

«Коль так высоко жаждешь ты и смело, —
Твое желанье всякое безмолвно
В последнем круге замолчит всецело.

Там совершенно, цельно все и полно,
Все части слиты в вечном постоянстве,
Всех — и моих — желаний стихнут волны;

Зане тот круг великий — вне пространства,
Но наша лествица к нему стремится,
И внятны нам красы его убранства.

Вотще она могла когда-то сниться
Иакову! Вотще он зрел со страхом
На ней духов блаженных вереницы!

Никто теперь поднять ноги над прахом
Уже не хочет, и мои законы
В писаньи упражнением монахам

Давно не служат, — нет! Давно в притоны
Соборы обратились и карманом
С мукою затхлой стали капюшоны.

Иуда с сердцем от стяжанья пьяным,
Для Бога не явился б столь порочным,
Как инок мой в стяжаньи постоянном!

Предписано законом церкви точным:
Именье церкви нищим отдается —
Не братьям и не сыновьям побочным!

Но плоть слаба, и редко удается
То семя, что от добрых сил зачато,
Покуда в дуб сей желудь разовьется.

Петр начал дело без сребра и злата;
Молитва, как и пост, — мое начало,
Смирение одно — Франциска брата.

А если посмотреть, уже немало
Начал прекрасных возросло на горе,
И белое вначале — черным стало!

Но Чермное делящееся море
Есть чудо большее пред тем, которым
Исправлены они б могли быть вскоре». —

Так дух изрек и вновь с блаженным хором
Соединился, и весь хор с исподу²
К вершине вдруг взметнулся вихрем скорым.

Мадонна воззвала меня к восходу,
Восторжествуя над моей влекомой
Ее призывом низменной природой.

Здесь, где падение быстрей подъема,
Едва ль, читатель, было бы понятно
Столь страстное влеченье к Божью дому;

И — пусть, коль лгу, я не вернусь обратно
На это празднество́, о коем страстно
Лью слезы я и каюсь многократно,

Но тщился б ты сравнять со мной напрасно,
Обжегшись, от огня перста отъятье, —
Как над Тельцом достиг я сферы ясной.

О знак святой, отколе мог приять я
Все, много или мало их скопилось, —
Мой ум и силы все — все без изъятья!

Средь вас взошла, средь вас же закатилась
Жизнь земнородного всего творенья,
Когда впервой дыханье в грудь мне лилось.

Когда превознесен я в те селенья,
Верховной благодатью вознесенный, —
Тому причиной — к вам мое стремленье.

Пребудьте ж и отныне благосклонны,
К дальнейшему пути мне влив отвагу,
К чему влеком я всей душей смущенно!

«К последнему настолько близясь благу, —
Тогда мне Беатриче говорила, —
Готовь твой взор к столь дерзостному шагу;

И прежде, чем твоя нога вступила,
Взгляни сперва, как много сфер пройдённых
У твоего подножия почило,

Чтоб радостней предстать меж просветленных,
Столь радостно несущихся в круженье
Под сводом сих небес превознесенных».

Я вниз взглянул и увидал вращенье
Земли в столь жалком виде и ничтожном,
Что даже улыбнулся от презренья,

И одобряю всех, красотам ложным
Презренье шлющих, ум всегда вперяя
Сюда, в обитель истин непреложных!

Без пятен, на которыя взирая,
Я прежде заблуждался, дочь Латоны,
И всю в сияньи видел здесь тебя я.

Тебя я видел, сын Гипериона,
И не поникнул взором; за тобою
Вращались дети Майи и Дионы.

Юпитер мне в точнейшем мерном строе
Предстал, отца умеривши и сына —
Здесь ясно их движенье круговое;

И все семь сфер, широты их и длины,
Их отдаленья, ход их непреложный
И равномерности его причины —

Все видел я, — с той точкою ничтожной,
Чей вид от вечных Близнецов явился
С горами, с бездною морей тревожной,

И вновь к прекрасным взорам обратился.

« Часть 3 «Рай». Песнь 21

Часть 3 «Рай». Песнь 23 »