Песнь XVII

Того, чье безрассудство к детям строже
Отцов творит, кто у Климены слову
Насмешки жаждал объясненья, — тоже

Я представлял для пламени святого,
Что из креста сияющих объятий
Навстречу мне подвигнуться готово.

Мадонна молвила: «Здесь будет кстати
Излить все то, что так тебя тревожит,
Будь лишь на воске чище след печати.

Хоть твой рассказ нам знанье не умножит,
Яви ту жажду, коей ты невольник,
Да утолить ее другой возможет».

«Мой стебель дорогой и сердобольник!
Ты, зрящий так, как зрим мы невозможность,
Чтоб два прямых вместились в треугольник,

Земных судеб случайность всю и ложность,
Все созерцая в светлом том зерцале,
Где вечность в миг сбирает непреложность!

Когда еще с Виргилием вначале
Я обходил мир мертвых или гору,
Где грех искуплен, духи провещали

Мне то, что ждет меня в грядущем скоро.
Хоть твердостью окреп я крепче башен,
Противящихся грозных бурь напору,

Но все ж пусть будет голод мой угашен,
И станет мне судьба моя известна:
Удар стрелы известной меней страшен!» —

Огню, со мной мелодией прелестной
Речь ведшему, по воле Беатриче,
Так откровенно молвил я и честно.

И не иносказанием иль притчей,
Как до явленья Агнца в человечьей
Природе Бог вещать имел обычай, —

Нет! Прямо и в латинской ясной речи
Сказал, светясь улыбкой чрезвычайной
Мой прародитель в мире и предтеча:

«Что на земле вам кажется случайно,
Все в вечном предусмотрено прозренье;
Оно в себе все отражает тайны.

Хотя свободна тварь притом не меней,
Как наблюдаемый на водной глади
Свободен челн в избрании движений.

Как звук органа в ухе, все, что сзади
Грядущих лет таят судьбины недра,
В моем все отразилось вещем взгляде.

Как изгнан Ипполит изменой Федры,
Из родины — так будешь ты сурово
Извергнут, клеветой облитый щедро.

Того хотят, затем и строят ковы,
Того добиться тем безбожным надо,
Кто каждый день Христа продать готовы.

Изгнанью клевета прибавит яду;
Но правду Божья месть объявит мукой
Гонителям и карой без пощады.

Со всем, что мило, ждет тебя разлука,
И будет эта боль тебе знакома
От первых стрел карающего лука.

Ты будешь к хлебу привыкать чужому,
Узнаешь то, как горек он и солон,
Как лестница крута к чужому дому.

Чтоб жребий был изгнанический полон —
Сброд обществом тебе быть предназначен;
И будет горше всех тебе тяжел он!

Им всякий след пристойности утрачен;
Но их — не твой лоб оттого краснее
Печатью срама будет всё ж означен!

И явится их глупость тем яснее,
И все твои усилия направит,
Чтоб сам ты стал всей партией своею.

Гостеприимством пред тобой прославит
Себя Ломбардца щедрого десница,
Что лестнице своей орла доставит.

Так благосклонен он к тебе явится,
Что до тебя его благодеянье
Дойдет скорей, чем просьба народится.

И ты узнай — планеты сей сиянье
Его рожденье ярко освещает,
Свой отпечаток дав ему заране.

Еще покуда мир его не знает,
Так как с его рождения девятый
Свой круг движенье солнца совершает.

С дня, как обманет Генриха проклятый
Гасконец, — впредь уж эту добродетель
Ни труд не в силах устрашать, ни траты.

Отыщется ему подобный в свете ль
По щедрости — покажет само дело,
А доблести — его же враг свидетель.

В изгнании ему доверься смело!
Взводя и низлагая правосудно,
Изменит многих смертных он уделы.

Знай будущее — но лишь ты!» И чудный
О будущем рассказ он вел поряду,
Во что и очевидцам верить трудно,

Прибавив: «Сын мой! Вот что ведать надо:
Да, путь свой пред тобою обознача,
Тебе не строит будущность засады.

Но не завидуй ты врагов удаче,
Зане поверь, тебя еще живого
Достигнет весть о горе их и плаче».

На том прервал блаженный светоч слово,
Явив безмолвьем, что покончил с тканью,
Которой подал я ему основу.

И я, как обратившийся в незнанье
К тому, кто доброхотный и совестный,
Разумно помогает в обстоянье:

«Отец! — сказал, — мне видно и заметно,
Как время даст коню несчастья шпоры,
Что бьет тем резче тех, кто безответны.

Но осторожность я возьму в опору.
Да, изгнан с родины, стихом беспечно
Других приютов не лишусь в ту пору;

Зане в краю, печальном бесконечно,
И на горе, отколь был уготован
Восход мой в небо, и в стране, ей вечной

Не раз был мне то там то здесь дарован
Извет,¹ приятный далеко не всюду
Для тех, чей вкус лишь сладким избалован.

А коль я правде робким другом буду,
Меж тех, кому наш век уж станет старым,
Боюся я за то приять остуду.»²

Так я сказал, и светлость новым жаром,
Как зеркало пред солнца ясным взором,
На те слова зарделася недаром

И молвила в ответ мне: «Те, которым
Свой тяжек срам или чужого срама
След, — уязвятся те твоим укором.

Но все что видишь, расскажи все прямо;
Тем, у кого свербит, — оставь чесаться,
И без утайки все являй упрямо.

Пускай на пробу горькими явя́тся
Твои слова, — но смысл их сладок станет,
Когда в уме они переварятся.

Пусть песнь твоя подобно буре грянет,
На потрясение во всем высоком,
Да вновь оно тем жизненней воспрянет!

Знай, что перед твоим открыты оком
В пути чрез Ад и Гору в эти сферы
Лишь души славные — не ненароком.

Затем, что ум внимание и веру
Достачно и долго не дарует
Из темного источника примеру.

Лишь то, что славно, — то людей волнует!»

« Часть 3 «Рай». Песнь 16

Часть 3 «Рай». Песнь 18 »