Песнь XVI

О, жалкое дворянство нашей крови!
Коль человек тобою так гордится
Здесь на земле — пустыне для любови, —

Теперь уже не стану я дивиться;
Зане и там, где страсть не извращает
Наш путь, — и там тобой я мог хвалиться!

Ты — плащ, из коего всяк вырастает,
Каймы к нему не прибавлявший новой,
Затем, что время вкруг его кромсает.

С тем вы, какое древле Рим суровый,
Не дав его потомкам, ввел в обычай,
Приветное к нему я молвил слово.

Став одаль улыбнулась Беатриче
(Как про Джинервы первое паденье,
Нам говорит о Лапчелоте притча).

«Отец! Меня, — я молвил, — позволенье
Беседу с вами весть — так возвышает,
Что больше я, чем есть, в сие мгновенье.

Моя душа в один исток сливает
Теперь все струйки радости и ветки —
И не разбитой радость отражает.

Скажите ж мне, кто были ваши предки;
Исчислите, о стебель мой желанный,
При вас событья, что в обычных редки;

Скажите про овчарню Иоанна
И назовите мне, какие му́жи
При вас верховной почестью венча́ны».

Как бурный вихрь, в пространстве вольном кружа
Огонь раздует в углях, — благодатный
Сей блеск, на ласку ласку обнаружа,

Прекрасней стал и ярче многократно;
И нежный глас, в лучей отверстых зеве,
Еще нежней ответ мне дал обратный:

«С тех пор, как «Аvе» ангел молвил Деве,
До мига, как — ликующая в свете
Небес — мать зачала меня во чреве,

Пятьсот и восемьдесят раз планете
Сей было надобно воспламениться,
Под Львом в созвездия вступая эти.

Моим отцам и мне пришлось родиться
В последнем града вашего сестире,
Где бег ваш ежегодно повторится.¹

Кто были мои предки в этом мире, —
Поверь мне, прекратить удобней речи
Об этом, чем распространяться шире.

Все те, кто вплоть от Марса до Предтечи
Вооружались, — пятой части ныне
Живущих не достигнули б далече.

Но кровь гражда́н, роднящихся с Фиггине
И Кампи, — в совокупности их целой
Была чиста в последнем мещанине.

Пусть лучше б их Флоренция имела
Соседями, чем, как теперь, надменно
До Треспиано расширять пределы,

Но принимать в свои мерзавцев стены
И нюхать вонь крестьян из Агульона,
Для коих совесть потеряла цену!

Когда бы люд, всех боле развращенный,
Не мачехой для цезаря явился,
Но словно мать его приял бы в лоно, —

Любой меняла, что у вас прижился,
С позором вновь зажил бы в Симифонте,
Где попрошайкой нищим он родился,

И в Монтемурло б оставались Конти,
И из Аконы Черки б не бывало,
И в Вальдигреве жили б Бондельмонти;

Для государства — бедствия начало
При первом к смеси всех сословий шаге,
Точь-в-точь как к порче тела шаг — завалы.

Погибнет вол слепой скорей в овраге,
Чем агнец, и одною ранят сталью
Больнее, тем десятком лезвий шпаги.

Когда б ты видел Луни, Урбисалья,
Их процветание и их паденье,
И Кьюзи после них и Синигалья, —

Для твоего не стало б новым зренья
То зрелище, как исчезают роды,
Точь-в-точь как городов исчезновенье.

Все ваши вещи — гибнущей природы;
Коль что вам вечным кажется — то юно
И долголетно, ваши ж кратки годы.

Как брег морской затоплен силой лунной
И ей быть может вновь осушен сразу —
Так делает с Флоренцией Фортуна.

Не удивляйся ж моему рассказу
О флорентийцах древних, живших ране,
Чьи имена в былом не видны глазу!

Я видел роды Уги и Ормани,
Филиппи, Кателлини, Альберики,
О коих нет теперь воспоминаний;

Я видел, — столь же древни, столь велики,
Сияли роды Арка и Сапелла,
Ардинги, Сальданьери и Бостики.

Дверь, что изменой столь отяготела
И над погибелью теперь на склоне, —
А, наклонясь, корабль утопит целый, —

Нуждалась в Равиньяни к обороне
И в Гвиде вместе с теми, кто зовомы
Великим именем Беллинчионе.

Державство было Прессе уж знакомо;
Ефес и ручку шпаги Галигайа
И прочие позолотили домы.

Росла колонка Шапки, расцветая
С Саккетти, Джокки, Галли и Баруччи,
С тем, кто краснел, про гарнец² вспоминая;

Был славен стебель доблестный Кальфуччи;
Курульных кресел уж для дел державных
Достигли Сидзи вместе с Арригуччи.

Но погибал гордец, не знавший равных!
Шар золотой был семенем расцвета
Флоренции во всех деяньях славных.

Подумай, что отцы свершали это
Тех самых, кто всегда толсты и жирны,
Когда епископа на месте нету!

Кичливый род, что притаится смирно
Пред тем, кто кажет зубы им, но вместе
Кусает всех, кто кротки или мирны, —

Столь не имел достоинства и чести
И столь был низок, что еще Донато
Родства с ним не хотел дозволить тестю.

Переселяется как раз тогда-то
Уж с Фьезоле на рынок Капонсакко
И процветают Джуда с Инфангато.

Скажу я диво, верное, однако:
Был вход в стене, вкруг града обнесенной,
От роду Пера прозванный; и всякий,

Кто носит герб великого барона,
Чье имя и чья слава ежегодно
На день Фомы бывают обновлены,

И рыцарство и герб свой благородный
Приял оттоль; хоть раз тот герб доставший
Примкнул по воле к партии народной.

Цвел Гвальтеротти, доблестью сиявший,
И Борго было бы миролюбиво,
К себе соседей новых не призвавши.

Дом, где себе погибель всю нашли вы,
Что ваше погубил навеки имя
И разлучил вас с жизнию счастливой, —

Сиял со всеми присными своими.
О, Бальдемонт! Какой ты сделал промах,
Наученный бежать союза с ними!

Сияла б радость в многих скорбных до́мах,
Когда б Господь оставил в Эме скрытым
Тебя от нас, покуда не знакомых!

Но надо, чтоб на камне том разбитом,
Что на мосту Флоренции остался,
В последний мира день ты был убитым!

Вот, с этими родами наслаждался
Наш город в столь незыблемом покое,
Что мир в нем повседневный продолжался;

Чрез них я видел родину такою
Могучей, что ее не обесславить
Лилеей на копье вниз головою,

Как и нельзя раздорам окровавить!»

« Часть 3 «Рай». Песнь 15

Часть 3 «Рай». Песнь 17 »