Песнь IX

Наложница древнейшего Тифона,
Бежав из нежных рук его, лила
Свой бледный свет с восточного балкона.

Из дорогих каменьев вкруг чела
Сверкал венец, принявший вид холодный,
Вид твари той, чей хвост так полон зла.

И, два шага свершив в стези восходной,
Склоняла Ночь на третьем крылья вниз,
Там, где сидел с семьей я благородной.

Адамовых еще не снявший риз,
Я тут поник, дремотой удрученный,
В траву, где все мы пятеро сошлись.

И в час, как петь начнет свои канцоны
Касаточка, пред утром, — может быть,
Еще твердя все прежней скорби стоны; —

Когда душа, порвав всех мыслей нить,
Из тела вон летит к пределам высшим,
Чтоб в сновиденьях вещий дар явить, —

В тот час во сне я зрел с небес повисшим
Орла с златыми перьями, как свет,
Готового упасть к пределам низшим.

Я был, казалось, там, где Ганимед,
Покинув братьев при их тщетном кличе,
Взлетел к богам в верховный их совет,

И я подумал: знать, его обычай
Быть только здесь, и, знать, в других местах
Гнушается спускаться за добычей;

И, покружась немного в небесах,
Как молния, в меня он громом грянул
И в мир огня умчал меня в когтях.

И, мнилось, в огнь, как в бездну, с ним я канул,
И жег меня так сильно мнимый пыл,
Что сон исчез, и я от сна воспрянул.

Не и́наче затрепетал Ахилл
И очи вкруг водил, открывши веки,
Не ведая, что с ним и где он был,

Когда он, сонный, матерью, в те веки,
Был на руках снесен с Хиоса в Скир,
Откуда в бой его умчали греки, —

Как я вздрогну́л, как скоро сонный мир
Рассеялся, и, ужасом подавлен,
Я бледен стал, беспомощен и сир.

Но не был я моим отцом оставлен.
Уж два часа, как в небе день пылал,
И вниз ко взморью взор мой был направлен.

«Не бойся! — мне владыка мой сказал. —
Мы в добром месте! Пусть в тебе не стынут.
Но крепнут силы здесь меж этих скал.

Уж ты в чистилище, и мной не кинут!
Смотри, утес стеной идет вокруг;
Смотри, вон вход, где тот утес раздвинут.

Пред самым днем, там на заре, твой дух
Предался сну, и ты заснул, почия
В лугу цветов. Тогда явилась вдруг

Жена с небес, сказав мне: «Я Лючия!
Дай мне поднять уснувшего и вам
Тем облегчить тревоги путевые.» —

Средь призраков Сорделл остался там;
Она ж, подняв тебя, наверх с рассветом
Пошла, и я — за нею попятам.

И здесь, сложив тебя и дивным светом
Очей сверкнув туда, где вход открыт,
Исчезла вдруг, прогнав твой сон при этом».

Как человек, кто верой заменит
Сомнения и миром — дум тревогу,
Как скоро в лик он истину узрит, —

Так в душу мир сходил мне понемногу:
И вот, когда все страхи улеглись,
Пошел мой вождь, и я за ним, в дорогу.

Читатель! Видишь, на какую высь
Вознесся я: так, если здесь одену
В блеск вымысла предмет мой, — не дивись!

Мы, приближаясь, вышли на арену
Чистилища, где в том, что мы сочли
Сперва за щель, какая делит стену,

Увидели врата, к которым шли
Три вверх ступени, разного все цвета,
С привратником, являвшимся вдали.

Храня молчанье, грозный, без привета.
На верхней он ступени восседал,
С лицом столь светлым, что не снес я света;

В руке своей он голый меч держал,
Столь лучезарный, что при виде чуда
Я всякий раз взор книзу опускал.

«Что нужно вам? ответствуйте оттуда! —
Так начал он: — Кто вас привел сюда?
Подумайте, чтоб не было вам худа».

«Жена (известны ей с небес места!) —
Ответил вождь, — вселила в нас отвагу,
Сказав: «Туда идите, там врата»». —

«И да направит вас она ко благу! —
Вновь начал вра́тарь, радостный, как день, —
Идите же по ступеням ко прагу.»

Мы подошли. И первая ступень
Был чистый мрамор, столь блестящий, белый,
Что я, как был, мою в нем видел тень.

Вторая — камень грубый, обгорелый,
Багрово-темный, вдоль и поперек
Надтреснувший в своей громаде целой.

Но третий камень, что над тем возлег,
Был красно-огненный порфир, похожий
На брызнувший из жилы алый ток.

На нем стопы поставил Ангел Божий,
Воссев на праг, что блеском походил
На адамант. По глыбам трех подножий

Меня по доброй воле возводил
Учитель мой, сказавши: «Умиленно
Моли его, чтоб двери отворил».

К святым стопам припал я униженно,
Крестом грудь трижды осенив себе,
И отворить нам дверь молил смиренно.

Концом меча он начертил семь Р
Мне на челе и: «Смой, — вещал мне свято, —
Семь этих ран на горной той тропе».

Как цвет золы, как прах, что взрыт лопатой,
Был цвет одежд на Ангеле. И вот,
Взяв два ключа — из серебра и злата —

Из-под одежд, вложил он наперед
Ключ белый, после желтый, и — по вере
Души моей — мне отпер двери вход.

«Когда один из них не в полной мере
Войдет в замок, не тронет всех пружин, —
Он нам сказал, — не отопрутся двери.

Один ценней; зато с другим почин
Трудней, и дверь им отпереть хитрее,
Узлы же снять лишь может он один.

Мне дал их Петр, сказав: «Впусти скорее
Чем ошибись впустить в мой вечный град,
Всех, кто припал к стопам твоим, робея.»»

Тут, сильно пнув во вход священных врат:
«Сюда! — сказал, — но знайте: тот в печали
Извергнется, кто кинет взор назад».

И вот, когда вдруг крючья завизжали
На вереях¹ громадной двери той
Из громозвучной, самой чистой стали, —

Не так взревел и меньший поднял вой
Утес Тарпейский, быв лишен Метелла
И оскудев расхищенной казной.

И, слыша гром, душа во мне замлела,
И песнь «Te Deum», показалось мне,
Торжественно запелась и гремела.

Что слышал я, то можно бы вполне
Сравнить лишь с тем, когда хоралы пышно
Поют под гром органа в вышине,

Причем нам слов то слышно, то неслышно.

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 8

Часть 2 «Чистилище». Песнь 10 »