Песнь XXX

Лишь только стал Септентрион верховный
(Ему ж заката, ни восхода нет,
Его же блеск лишь гасит мрак духовный —

Тот блеск, который за собою вслед
Ведет весь рай, как к пристани с эфира
Хор низших звезд льет мореходцам свет) —

Как взор вперили все пророки мира,
Что шли меж ним и Грифом пресвятым,
На колесницу, как на пристань мира.

Один из них, как с неба херувим,
«Veni, sponsa, de Libano»,¹ — ликуя,
Воскликнул трижды, и весь хор за ним.

Как из могил, призыв трубы почуя,
Воспрянут все блаженные, и всяк,
Облекшись в плоть, воскликнет: аллилуя, —

Над пресвятою колесницей так
Воздвиглись сто, ad vocem tanti senis,
Послов и слуг той жизни, полной благ.

И пели все: «Benedictus, qui veniste»,²
И дождь цветов струили, говоря:
«Manibus о date lilia plenis!»³

Видал я утром, как дает заря
Цвет розовый всей стороне востока,
Всему же небу ясность янтаря,

И как лик солнца, встав из волн потока,
Смягчает блеск свой дымкою паров,
Так что он долго выносим для ока, —

Так в недрах облака живых цветов,
Кропимых сонмом ангелов несметным
И в колесницу, и на злак лугов, —

В зеленой мантии, в венке заветном
На голове сверх белых покрывал,
Я донну зрел в хитоне огнецветном.

И дух во мне, хоть он и перестал
Так много лет быть в трепете жестоком
При виде той, кто выше всех похвал, —

Теперь, без созерцанья даже оком,
Лишь тайной силой, что из ней лилась,
Был увлечен былой любви потоком.

И лишь очам моим передалась
Та мощь любви, от чьей могучей воли
Во мне, ребенке, грудь уже рвалась, —

Я, как младенец, что при каждой боли
Бежит к родной, чтоб помогла любовь, —
Направил взор налево поневоле

К Виргилию, чтоб высказать: «Вся кровь
Во мне кипит, трепещет каждый атом!
След прежней страсти познаю я вновь!»

Но, ах! исчез Виргилий навсегда там;
Виргилий — он отец сладчайший мой, —
Виргилий, кем я был спасен, как братом!

Все радости, что первою женой
Утрачены, мой лик не защитили,
Чтоб он не омрачился вдруг слезой.

«О Данте, слез о том, что прочь Виргилий
Ушел, не лей — увидим скоро мы,
Как от других заплачешь ты насилий!»

Как адмирал то с носа, то с кормы
Глядит, как действуют людей станицы
В других судах, и в них бодрит умы,

Так с левого обвода колесницы,
При имени моем, его же звук
Я по нужде вношу в мои страницы.

Я зрел, как та, которую вокруг
Сперва скрывал хор ангелов, взор первый
Через поток в меня метнула вдруг.

И хоть покров, из-под венка Минервы
С главы ее спадавший, ей к лицу
Мне возбранял очей направить нервы, —

С величьем, сродным царскому лицу,
Она рекла, как тот, в ком есть обычай —
Сильнейшее беречь в речах к концу:

«Вглядись в меня, вглядись: я — Беатриче!
Взойти сюда как в ум тебе вошло?
Как о моем ты вспомнил давнем кличе?»

Мой взор упал тут в чистых вод стекло;
В нем увидал я вид свой столь убогий,
Что взор отвел, так стыд мне жег чело!

Не кажется и сыну мать столь строгой,
Как мне она, так сладкий мед любви
ее ко мне был полон желчи многой!

Едва лишь смолкла — ангелы вдали:
«In te speravi, Domine»⁴ воспели,
Но дальше «pedes meos»⁵ не пошли.

Как стынет снег у мачт живых на теле,
Навеянный в вершинах Апеннин
С Словенских гор в холодные метели,

Едва ж из стран без тени до вершин
Коснется жар — закованный дотоле
Весь снег плывет, как воск, огнем палим, —

Так я без слез и вздохов был, доколе
Гимн не воспел хор Божий в вышине, —
Хор горних сфер, покорный высшей воле.

И вот, когда он состраданье мне
Сильнее выразил, чем если б прямо
«Что так строга?» — проговорил жене, —

Растаял лед вкруг сердца в миг тот самый
И вышел влагой в очи, a в уста
Потоком вздохов из груди упрямой.

Она ж, все там же стоя, в небеса
Так с колесницы к существам предвечным
Направила святые словеса:

«От вечности вы в свете бесконечном;
Ничто — ни ночь, ни сон — не скроют вам
Того, как век идет путем беспечным.

Я ж смысл такой желаю дать словам,
Чтоб тот, кто плачет там, познал о тесных
Соотношеньях горести к грехам.

Не только силой тех кругов чудесных,
Что всем посевам свой дают покров
По положению светил небесных,

Но и обильем Божеских даров,
В мир льющихся, как дождь, всегда готовый,
Из недоступных для ума паров —

Он таковым в своей был жизни новой,
Вернее — мог бы быть, что добрый нрав
Принес бы в нем плод сладкий и здоровый.

Но тем полней бывает сорных трав
Та почва, что прияла злое семя,
Чем лучше был земной ее состав!

Моей красой он сдержан был на время,
И следуя младым очам моим,
Он прямо шел, грехов отбросив бремя.

Но лишь чреда настала дням вторым,
Едва лишь в жизнь вступила я иную, —
Меня забыв, он предался другим.

Когда ж на дух сменила плоть земную
И возросла в красе и чистоте —
Он перестал ценить меня, святую.

И ложный путь он и́збрал в слепоте,
Вслед призракам пустого идеала,
Поверивши несбыточной мечте;

Наитье свыше уж не помогало,
Каким не раз к себе в виденьях сна
Звала его, — так чтил меня он мало!

И так он пал, что мне уже одна
Спасти его дорога оставалась:
Явить ему погибших племена.

Затем-то я и к мертвым в сень спускалась
И там пред тем, который в этот край
Привел его, слезами заливалась.

Нарушится суд Божий, если в рай
Он перейдет чрез Лету, у́зрит розы
Небесных стран и не уплатит пай

Раскаянья, пролив здесь горьки слезы».

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 29

Часть 2 «Чистилище». Песнь 31 »