Песнь XXVII

Как в час, когда луч первый солнце мещет¹
Туда, где кровь Творца его лилась
(Меж тем как знак Весов над Эбро блещет,

Над Гангом же горит девятый час), —
Так солнце здесь стояло, день кончая,
Когда Господень Ангел встретил нас.

Вне пламени, он, возвышаясь с края,
Пропел «Beati mundo Cогde» нам,
Как не звучит на свете песнь живая.

Потом: «Проникнуть можно к тем местам
Не иначе, как сквозь огонь: войди же?
О, род святой, чтоб внять поющим там!» —

Так он сказал, лишь подошли мы ближе;
И, слыша то, я обмер, как злодей,
Кого спускают в ров все ниже, ниже.

И вспомнил я, глядя на пламень сей,
Всем телом вытянут, простерши руки,
Казнь виданных мной на костре людей.

И подошли вожди ко мне, и звуки
Я слышал слов Виргилия: «Мой сын,
Здесь смерти нет, но могут быть лишь муки!

О! вспомни, вспомни… Если я один
Тебя сберег, подъятый Герионом,
То здесь, близ Бога, кину ль без причин?

И верь ты мне, что если б, скрытый лоном
Сего огня, в нем пробыл сто веков, —
И волоска ты б не утратил в оном.

И чтоб за ложь не счел моих ты слов,
Приблизься сам и, взяв конец одежды,
Вложи в огонь смелей: он не суров.

Так брось же, брось боязнь и, полн надежды,
Вернись ко мне и — смело в огнь за мной».
Но я стоял упорнее невежды.

И, видя, что я твердой стал скалой,
Слегка смутясь, сказал он: «От царицы
Ты отделен, мой сын, лишь сей стеной!»

Как, слыша имя Фисбы, вдруг зеницы
Открыл Пирам в миг смерти и взглянул, —
И алым стал цвет ягод шелковицы,

Так дух во мне вождь мудрый пошатнул
Тем именем, что каждый раз так звонко
Звучит душе, будя в ней страсти гул.

И, покачав челом, с усмешкой тонкой:
«Что ж, остаемся здесь?» — спросил, меня
Дразня, как манят яблоком ребенка.

Тут предо мной вошел он в пыл огня,
И Стация, что шел меж нас вначале,
Просил идти вослед мне, тыл храня.

Вхожу. Но, ах! в клокочущем металле
Или стекле прохладней было б мне,
Чем в пекле том, пылавшем в страшном шквале.

Чтоб ободри́ть мне сердце в том огне,
Он говорил о Беатриче с жаром:
«Уж взор ее мне виден в вышине!»

И чей-то глас, нам певший за пожаром,
Нас вел в пути, и внемля песне сей,
Туда, где всход, мы шли в огне том яром.

«Venite benedicti patris mei», —
Звучало нам во свете столь блестящем,
Что я, смущен, не смел возвесть очей.

«Уж сходит ночь за солнцем заходящим, —
Он продолжал. — Вперед! ускорьте шаг,
Пока нет мглы на западе горящем».

Так прямо путь вел вверх нас чрез овраг,
Что пред собой последний отблеск света
Я рассекал, бросая тени мрак.

Ступени три прошли мы, как и эта
Исчезла тень; о погруженном в сон
Светиле дня узнали два поэта.

И прежде чем безмерный небосклон
Угас совсем, повсюду мрак умножа,
И развернулся всюду ночи фон, —

Уж всяк из нас избрал ступень для ложа.
Вверх возбранял всходить закон горы,
Не волю в нас, a силы уничтожа.

Как козочки и резвы, и бодры,
Пока не сыты, лазят на утесах,
И утолив свой голод, в час жары

Лежат в тени на каменных откосах.
Пастух же там, как истинный отец,
Их сторожит, склонясь на длинный посох,

И как овчар, открытых гор жилец,
Всю напролет проводит ночь у стада,
Чтоб хищный зверь не растащил овец, —

Так мы втроем там были, где прохлада:
Я — как овца, певцы — как стражи гор.
Вокруг же нас отвсюду скал громада.

Был мал над нами неба кругозор;
Но я и в малом небе зрел светила
Крупней и ярче, чем до этих пор.

Пока я созерцал их, охватила
Меня дрема́ — дрема́, что нам порой
Вещает то, что будущность нам скрыла.

В час, думаю, когда уж над горой
С восточных стран сверкает Цитерея,
Горящая огнем любви живой, —

Приснилась мне, прекрасна, как лилея,
На луг пришедшая цветки срывать
Младая дева, певшая, как фея.

«Кто хочет знать, кто я, тот должен знать:
Я — Лия, та, чьи руки не ленятся
Прелестные венки мои сплетать,

Чтоб ими в зеркале мне любоваться;
Сестра ж моя Рахиль от своего
Зерцала ввек не может оторваться.

Очей своих ей блеск милей всего,
Я ж украшаюсь рук трудами в неге;
Мне — в действии, ей — в зренье торжество».

Уж в небе первые зари набеги,
Блеск коих пилигриму тем милей,
Чем ближе к родине его ночлеги,

От всюду гнали ночи иглу, a с ней —
И сладкий сон; и я, открывши очи,
Восставшими уж славных зрел вождей.

«Тот сладкий плод, к нему ж изо всей мочи,
По всем ветвям стремится род людской,
Твой голод утолит еще до ночи». —

Так мне сказал Виргилий. О! какой
Подарок в мире с словом тем Виргилья
Сравнился бы отрадой неземной!

И так во мне удвоились усилья
Стремиться вверх, что с каждым шагом ввысь
Во мне росли, казалось, воли крылья.

По лестнице мы вихрем пронеслись.
И лишь пришли к ступени той конечной,
Как уж в меня глаза его впились.

И он сказал: «Огнь временный и вечный
Ты зрел, мой сын, и вот! — пришел туда,
Где разум мой бессилен быстротечный.

Мой ум с искусством ввел тебя сюда,
Руководись теперь уж сам собою:
Не крут, не узок путь, нет в нем труда.

Смотри, как солнце блещет пред тобою,
Смотри, как травки, кустики, цветы
Рождает здесь земля сама собою!

Пока придут те очи красоты,
Что мне в слезах явились в злой юдоли, —
Здесь можешь сесть, ходить здесь можешь ты.

Не жди речей, моих советов боле, —
Творить свободно, здраво выбор дан
Тебе, своей покорствуя лишь воле, —

И мной венцом и митрой ты венча́н.

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 26

Часть 2 «Чистилище». Песнь 28 »