Песнь XXIV

Беседа наша не мешала ходу,
Ни ход — беседе; быстро на обрыв
Мы шли, как челн в хорошую погоду.

И, взор в меня из впадин глаз вперив,
Сонм мертвецов, умерших как бы снова,
Дивился мне, приметя, что я жив.

И я сказал, не прерывая слова:
«Она, быть может, тише, чем должна,
Стремится вверх, в угоду для другого.

Но что Пиккарда? где теперь она?
И чье, скажи, здесь имя всех отличней
В густой толпе, что мной так смущена?»

«Сестра — не знаю, что мне в ней приличней
Хвалить: красу иль кротость — на святом
Олимпе днесь в обители Владычней». —

Так он сперва сказал мне, a потом:
«Дать имена здесь можно всем скитальцам,
Так образ наш здесь искажен постом!

Вот этот дух, — и указал он пальцем, —
Бонаджиюнт из Лукки. Вон, смотри:
Вот тот, что смотрит больше всех страдальцем,

Держал святую церковь на земли.
Из Тура он, и здесь постится в горе
За вас, в вине больсенские угри».

Он указал мне и других в том сборе,
Чем были все довольны; ни один
Не выказал угрюмости во взоре.

Здесь скрежетал голодный Убальдин
С тем Бонифацием, что пас однажды
Жезлом духовным множество общин.

Здесь был мессер Маркезе, что день каждый
Был пьян в Форли; но так неутолим
Был жар его, что всё страдал от жажды.

Но как, глядя на многих, лишь к одним
Мы сердцем льнем, — так я к певцу из Лукки
Льнул, быв ему знакомей, чем другим.

Он мне шептал, и там, где Божьей муки
Терпел он скорбь, чтоб телом изнывать,
Мне имя слышалось как бы Джентукки.

И я: «О дух! коль хочешь ты начать
Со мною речь, то пусть язык твой бросит
Шептать слова, чтоб мог я их понять».

И он: «Есть дева и еще не носит
Повязки жен! полюбишь за нее
Ты город мой, хоть всяк его поносит.

В нем вспомнишь ты пророчество мое;
A коль уста мои темно шептали,
То все поймешь, увидевши ее.

Но объясни: я вижу не творца ли
Новейших рифм? не ты ли пел: «Спрошу,
О донны, вас, что жар любви познали!»»

И я ему: «Я тот, что лишь пишу
По вдохновенью страсти, и что скажет
Душе любовь, то в стих я заношу».

И он: «О брат! вот узел, что так вяжет
Нотария, Гвиттона и меня;
Вот то, что нежным новый стиль нам кажет.

Перо у вас, лишь истину ценя,
Покорствует одной любви внушеньям;
Но мы бежали от ее огня.

А кто идет не этим направленьем,
Не видит тот прекрасного границ».
И он замолк с заметным наслажденьем.

Как на зимовье к Нилу, стаи птиц
Сперва сбираются в большое стадо,
Потом несутся в виде верениц, —

Так бывшие со мною Божьи чада,
Вдруг повернув, пустились снова в путь,
Став легкими по воле и от глада.

И как иной, бежать измучен в круть,
Со спутниками шествует не кряду,
А сзади, чтоб дать легким отдохнуть, —

Так, дав пройти тому святому стаду,
Со мной Форезе Содди шел и рек:
«Когда ж узрю тебя, мою отраду?»

И я: «Не знаю, краток ли мой век;
Но, как бы ни был краток он, — a все же
Еще б скорей я к вам бежал на брег!

Затем что град, где жребий дал мне ложе,
Что день, то больше гасит правды свет,
И обречен Тобой на гибель, Боже!»

И дух: «Утешься! злой виновник бед
Уж на хвосте коня стремглав влечется
К долине той, где отпущенья нет.

И с каждым скоком все быстрей несется
Свирепый зверь, чтоб свергнуть в адский дол
Того, чей труп бесславно там прострется.

Круг этих сфер (и вверх он взор возвел)
Не весь свершится, как поймешь (коль зорок!)
Все, что сказать возможным я не счел.

Прощай! В сем царстве каждый миг нам дорог;
Идя ж с тобой, я слишком отстаю,
И должно мне бежать без отговорок».

Как конь выносит во всю прыть свою
Наездника из скачущего строя,
Чтоб честь ему дать первым быть в бою, —

Так с нами он расстался, бег удвоя,
И я в пути остался подле двух.
Прославивших весь мир, как два героя.

Когда ж от нас бежал настолько дух,
Что мог следить за ним я лишь глазами.
Как речь его пред тем следил мой слух, —

Вдруг вижу я: стоит, полна плодами.
Другая яблонь — подле, ибо к ней
Глаза мои тут повернулись сами.

Поднявши руки, множество теней,
Прося о чем-то, к дереву взывает:
Так молит рой несмысленных детей;

Но тот, кого толпа их умоляет,
Молчит, держа высоко цель их грез,
И этим их лишь пуще разжигает.

Потом, в слезах, собранье разошлось,
И подошли к громадному мы древу,
Отвергшему так много просьб и слёз.

«Идите дальше! Древо то, что Еву
Прельстило, — выше к небу поднято,
A здесь его лишь отпрыск». — Так напеву

Внимали мы, не зная, пел нам кто
В листве, и у скалы мы шли все трое?
Виргилий, я и Стаций, слыша то.

«Припомните, — рек голос, — проклятое
Исчадье туч, что с грудью нелюдской
Вступило в спор с Тезеем в пьяном строе,

И тех евреев, коих не́ взял в бой
С собою Гедеон на мадиа́млян
За то, что так рвались на водопой».

Так краем, им же сей карниз обра́млен,
Мы шли, внимая повестям о том,
Как сластолюбцев грех бывал посра́млен.

На путь пустынный выступя потом,
Мы с тысячу шагов прошли в угрюмом
Молчании и в помысле святом.

«Куда идете; так предавшись думам?» —
Раздался голос. Весь я задрожал,
Как конь, испуганный внезапным шумом.

Я поднял взор к тому, кто так вещал,
И никогда в горну́ столь ярко-красным
Не может быть стекло или металл.

Как тот, кто рек нам: «Если к высям ясным
Спешите вы, то надо здесь свернуть;
Идите ж с миром тут к страна́м прекрасным».

Он так сиял, что я не мог взглянуть,
И взор отвел я свой к моим вожатым,
Как тот, кто ищет лишь по слуху путь.

И как, зари предвестник, пред возвратом
К нам солнца майский шелестит зефир,
Цветов и трав упитан ароматом, —

Так на чело струился мне эфир,
И я почувствовал, как крылья взмахом
Наполнили амброзией весь мир.

И глас вещал: «Блажен, кто Божьим страхом
Так озарен, что сладостью земной
Отборных яств гнушается, как прахом,

И алчет сердцем Правды лишь одной».

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 23

Часть 2 «Чистилище». Песнь 25 »