Песнь XXI

Врожденной жаждой, только тою влагой
В нас утоляемой, которой дар
Был Самарянкой выпрошен, как благо, —

Томился я, и мчал усердья жар
Меня тропой, где всюду горесть дышит,
И я скорбел при виде Божьих кар.

И как в пути (о чем Лука нам пишет)
Христос явился двум ученикам,
Из гробовой уже пещеры вышел, —

Вот! — вслед нам шедший дух явился там,
Глядя на сонм, лежавший под заклятьем;
Но стал нам виден лишь тогда, как сам

Проговорил: «Да даст Господь мир братьям!» —
Мы оглянулись тотчас, и поэт,
Послав ему привет руки поднятьем,

Сказал ему: «В бессмертный свой совет
Тебя да примет с миром Суд безгрешный,
Как вверг меня в изгнанье вечных бед».

«Как? — дух сказал, меж тем как шли мы спешно; —
Вам Господом путь в гору возбранен?
Кто ж вас, теней, привел из тьмы кромешной?»

И вождь: «Коль вник ты в смысл на нем письмён,
Начертанных десницей, вход брегущей, —
Поймешь, что быть средь добрых должен он.

Но как ему и день и ночь Прядущей
Нить дней еще ведется с прялки той,
Где Клото вьет кудель всей твари сущей, —

То в нем душа, нам будучи сестрой,
Здесь странницей могла ль быть одинокой,
Глядя на все не так, как я с тобой?

Вот почему из пасти бездн широкой
Я взят в вожди и буду им ему,
Доколь вести здесь может ум высокий.

Но объясни, коль можешь, почему
Дрожит гора, и от вершин до моря
Что значит клик по Божьему холму?»

Вопрос в мои желания — им вторя, —
Как нить в ушко иглы попал: во мне
От жажды той уж часть отпала горя.

И дух: «Ничем здесь в Божьей вышине
Не рушится религия святая,
И все всегда законно в сей стране.

От всех премен изъят здесь воздух края.
Все из себя берут здесь небеса,
Обычный строй в сем мире сохраняя.

Не падают ни иней, ни роса.
Ни дождь, ни снег здесь выше той поляны,
Где трон из трех ступеней поднялся.

Здесь нет и туч, безвестны здесь туманы;
Ни молнии, ни Тауманта дщерь,
Что ниже там меняет часто страны.

Восходит здесь и пар сухой, поверь,
Не выше тех трех сказанных ступеней,
Где Страж Петра оберегает дверь.

Там, может быть, дрожит сильней, иль меней
Гора по той вине, что ветр там скрыт
В земле; но выше — нет землетрясений.

Дрожит здесь край, как скоро дух свершит
Срок искуса, и встанет, иль почует
К полету мощь, и гимн тогда гремит.

Что срок свершен — то воля знаменует;
Она, парить всегда имея дар,
Объяв вдруг душу, крылья ей дарует.

Парить же ей сперва мешает жар
Желанья, им же, как влеклась вначале
К греху, так днесь — к перенесенью кар.

И я, лежавший пять веков в опале,
Лишь вот теперь, почуя волю; мчусь
В тот лучший мир, где боле нет печали.

Вот почему горы ты видел трус,
И на горе душ скорбных внял хваленьям
Творца, Его ж молю, чтоб снял с них груз».

Так он сказал, и, как мы с наслажденьем
Тем большим пьем, чем больше жажда в нас, —
Так был я полн безмерным упоеньем.

И вождь: «Так вот та сеть, что держит вас!
Теперь я вижу, что дает вам волю,
Чем вызван трус и чем — веселья глас.

Но кто ты был? спросить себе позволю;
И почему — скажи мне — пять веков
Томился ты, прикованный здесь к полю?»

«В те дни, как Тит, ведом Царем миров,
За язвы мстил, из коих лицемеры
Исторгли продану Иудой кровь,

Под званием, дающим честь без меры,
На свете том, — так дух сказал в ответ, —
Я славен был, но жил еще без веры.

Столь сладостным я духом был согрет,
Что мне, тулузцу, Рим открыл чертоги,
Где миртами венчался я, поэт.

Меня зовут там Стацием; тревоги
Воспел я Фив, воспет мной и Ахилл;
Но со второй я ношей пал в дороге.

Во мне посеял искру жара пыл
Божественный, где видим столько благ мы,
Что свет его миллионы озарил, —

Пыл Энеиды той, в ее ж стихах мы
Имели мать, и няньку иногда, —
Без них наш труд не весил бы и драхмы.

И для того, чтоб в веке жить, когда
Виргилий жил, я б лишний год согласен
Был здесь пробыть под узами суда!»

Виргилий тут вперил свой взор, безгласен,
В меня, мне знаком повелел молчать;
Но труд у нас над волею напрасен:

Смех и слеза умеют выступать
За вызовом их быстро так, что тщетны
Усилья прямодушных их сдержать.

Я улыбнулся, как бы в знак ответный,
И бросил взор мне Стаций, смолкший вмиг,
В глаза, где в нас все помыслы заметны.

«О если хочешь, чтоб ты в рай проник,
Зачем, скажи, так молнией улыбки, —
Он вопросил, — твой озарился лик?»

Молчать, иль нет? Борясь, как парус зыбкий
Меж двух противных ветров, я вздыхал,
И вздохов смысл был понят без ошибки

Вождем моим: «Не бойся! — он сказал. —
Открой ему все то, чего боишься
Открыть, чтоб он не тщетно вопрошал».

И я затем: «Быть может, ты дивишься,
О древний дух, улыбке уст моих;
Но ты сейчас и больше изумишься.

Тот, кто возвел мой взор до граней сих,
И есть Виргилий, у кого приял ты
Всю мощь воспеть небесных и земных!

Коль смысл другой моей улыбке дал ты, —
Рассей обман, и знай, что ей виной
Лишь только то, что здесь о нем сказал ты».

Уж он припал, чтоб обхватить рукой
Ему колена; но мой вождь: «Брат милый!
Оставь; ты тень, и тень перед тобой».

И он, вставая: «Здесь пойми все силы
Любви моей, коль до того забыл
Я нашу призрачность, что тень могилы

Обнять тебя, как тело, тщетно мнил».

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 20

Часть 2 «Чистилище». Песнь 22 »