Песнь XX

Мы воле сильной делаем уступку:
Так, нехотя, в угоду тени той,
Не напитав водой, извлек я губку.

Подвигся я, и вождь подвигся мой,
Идя путем свободным вдоль утеса,
Как вдоль зубцов ограды крепостной,

Затем что сонм, из чьих очей лилося
По каплям зло, всемирная беда,
Простерт был ближе к стороне откоса.

Будь, древняя Волчица, проклята!
Твой зев бездонный боле, чем все звери,
Глотает жертв, a все ты не сыта.

О небеса, чей ход (по общей вере)
Меняет все условья на земли!
Придет ли тот, кто в мир запрет ей двери?

Мы редкими шагами тихо шли,
И я вникал в рыдания глухие
И в стон теней. Вдруг слышу невдали

От нас напев: «Сладчайшая Мария», —
Столь жалкий, будто плакалась жена,
Претерпевая муки родовые.

И далее: «Была Ты так бедна,
Что в яслях был Тобой, небес Царицей,
Положен плод, разверзший ложе сна!»

И вслед за тем: «О доблестный Фабриций,
Ты лучшим счел быть честным в нищете,
Чем богачом порочным, как патриций».

Понравились мне столько речи те,
Что выступил вперед я, полн желанья
Узнать того, кем сказаны они.

Он напевал еще про те деянья,
Что Николай для бедных сделал дев,
Чтоб юность их спасти от поруганья.

И я: «О дух, как сладок твой напев!
Ответь: кто ты? и по какой причине
Один лишь ты похвал тех мечешь сев?

И знай, недаром мне ответишь ныне,
Коль возвращусь я к краткой той тропе,
Что каждого влечет к его кончине».

И он: «Скажу не с тем, чтоб ждать себе
Услады там, но ради предпочтенья,
С каким Господь благоволит к тебе.

Я корень был зловредного растенья,
Чья тень Христовой всей вредит семье,
Хоть редко плод дают его коренья.

Будь сильны Гент, Лилль, Брюгге и Дуэ, —
Они б отмстили срам свой, и об этом
Я шлю мольбы к святому Судие.

Там прозывался Гугом я Капетом;
Филиппов, Людвигов от нас возник
Там целый ряд, держащий край под гнетом.

Отцом моим парижский был мясник.
Когда король последний власяницу
Одел, и древний царский род поник,

Бразды правленья взять в свою десницу
Был призван я и сдвинул из друзей
Столь грозную вокруг себя станицу,

Что вдовственной короной королей
Мой сын венчался, чтоб начать отсюда
Капетов ряд помазанных костей.

Пока Прованс — не дар, a злая ссуда —
Не умертвил стыда в моей крови,
Мой род был слаб, зато не делал худа.

Но тут захваты начал он свои
Творить, как тать, и взял — чтоб зло поправить —
Нормандию, Гасконью и Поньи.

Карл вторгся к вам и, чтобы зло поправить,
Свел Конрадина в гроб, потом возвел
Фому на небо — чтобы зло поправить!

Я вижу день (и он почти пришел),
Как Карл другой свершит свой подвиг дикий.
Чтоб лучше мир уведал, как он зол, —

Свершит без войск, с одной лишь тою пикой,
Какой разил Иуда, и, как вор,
Флоренцию пронзит бедой великой.

Не земли он, но грех лишь и укор
Приобретет тем больше гнусной мерой,
Чем легче сам глядит на свой позор.

Придет Карл новый: взятый в плен с галерой,
Продаст он дочь, как сводник, как корсар,
Торгующий невольницей-гетерой.

Какой еще мне, алчность, дашь удар.
Коль так люба моим сынам суровым,
Что плоть свою пускают уж в товар?

Чтоб блеск придать грехам былым и новым,
Я лилии в Аланью зрю приход
И плен Христа в наместнике Христовом.

Зрю, как над ним глумится вновь народ;
Зрю оцет¹ с желчью, подносимый снова,
И средь живых злодеев смерти гнет.

Зрю нового Пилата, столько злого,
Что, алчные поднявши паруса,
Ворвется в храм без Божеского слова.

О, Господи! дождусь ли я часа́
Отмщения, и долго ль ужас мести
Таить Твои нам будут небеса?

То, что я пел о пресвятой Невесте
Святого Духа и чем вызван ты
Мне предложить вопрос на этом месте, —

То входит нам в молитвы и мечты,
Покуда день; но песнь в ином мы тоне
Поем всегда с приходом темноты.

Тогда поем о том Пигмалионе,
Кто стал убийцей, хищником зараз
По алчности ко злату и короне;

О том, как бедствовал скупой Мидас
Вслед за своим желанием безумным.
Став навсегда посмешищем для нас.

И помним об Ахане неразумном,
Похитившем добычу, так что всем
Нам страшен гнев Навинов в круге шумном.

Виним Сафиру с мужем вслед за тем,
И чтим удар копыт в Гелиодора,
И всей горе стал Полимнестор тем

Постыл, что предал смерти Полидора.
Крик, наконец, мы слышим: «Красс, скажи,
Каков на вкус прах золотого сора?»

Мы говорим то громко, то в тиши,
Согласно с тем, звучнее или глуше
Льют речь из нас волнения души.

Но днем поют здесь о добре все души;
Случилось же на этот раз, что пел
Один лишь я, пленив тебе так уши».

Расставшись с ним, мы шли в другой предел,
Преодолеть стараясь путь с охотой,
Насколько сил нам выдано в надел.

Вдруг дрогнула гора, как будто что-то
Обрушилось, и хлад меня объял,
Как тех, кого ведут для эшафота.

Нет, верно, так и Делос не дрожал
(Пока гнезда в нем не свила Латона),
Когда два ока неба он рождал.

Со всех сторон раздался гул от стона,
Так что мой вождь, приблизившись ко мне,
Сказал: «Слепой! тебе я оборона».

«Gloria in excelsis Deo», — все
Взывали там, насколько я по кликам,
Ближайшим к нам, расслушать мог вполне.

Недвижны, в страхе были мы великом,
Как пастыри, которым на земле
Тот гимн воспет впервые райским ликом.

Тут в путь святой пошли мы по скале,
Глядя на сонм, к земле приникший пыльной,
Вернувшийся к слезам своим о зле.

И никогда я жаждою столь сильной
Не пламенел до истины достичь,
Как здесь, когда источник дум обильный

Родил во мне таинственный тот клич;
Спеша, не смел я вопросить об этом,
A сам собой не в силах был постичь

И, робкий, шел я в думе за поэтом.

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 19

Часть 2 «Чистилище». Песнь 21 »