Песнь XIX

В тот час, как холода Луны в лазурном
Пространстве звезд не может превозмочь
Зной дня, ослабленный Землей с Сатурном, —

Когда встает для геомантов в ночь
Fortuna major, пред зарей, с обычной
Страны, где мгла бежит с востока прочь,

Мне снилась тень жены косноязычной,
С культями рук, хромой, косой на вид,
Имевшей лик лишь мертвецу приличный.

Я на нее глядел, и как живит
Остывшее под хладом ночи тело
Луч солнечный, так ей мой взгляд дарит

Свободу уст, и выпрямился смело
Весь рост ее, и тусклый, мертвый лик
Зарделся вдруг, как будто страсть в нем млела.

И вот, лишь в ней свободным стал язык, —
Запела так, что уберечь от плена
Едва я мой рассудок свой в тот миг.

«Я, — пела тень, — та чудная Сирена,
Что моряков влечет с морей на брег,
Так сладок голос мой, всех бед замена!

На песнь мою скитальческий свой бег
Сдержал Улисс, и кто со мной в общенье,
Тот редко прочь бежит от наших нег!»

Еще в устах у ней звучало пенье,
Как некая пречистая Жена
Явилась мне, чтоб ввесть ее в смущенье.

«Виргилий! О Виргилий! кто Она?» —
Воскликнул я, и вождь мой, полн надежды,
Потек к Жене пречистой. И, гневна,

Она с Сирены сорвала одежды,
Чтоб видел я, что было в них внутри,
И страшный смрад велел открыть мне вежды.

Я поднял взор, и вождь: «Уж раза три
Взываю я: вставай! отбрось тревогу, —
Нашли мы вход; он пред тобой, смотри».

Я встал. Уж солнце блеск свой по чертогу
Святой горы лило во все места,
Светя нам в тыл, и вождь пошел в дорогу.

Я ж, идя вслед, не выпрямлял хребта,
Но шел, как тот, кого гнетет забота,
Чей стан согбен, как полусвод моста.

Вдруг слышу глас: «Войдите, здесь ворота!» —
Столь кроткий глас, что смертным на земле
Ввек не звучит столь сладостная нота.

Как белый лебедь, распростря крыле,
Нам говоривший нас повел в ущелье
Между двух стен в той каменной скале.

И он крылами мне пахнул в веселье,
Блаженны плачущие, говоря, —
Утешатся в небесном новоселье.

«Что ты идешь, так в землю взор вперя?» —
Так начал вождь, лишь поднялся немного
Над Ангелом, сиявшим как заря.

И я: «Велит идти мне так с тревогой
Недавний сон, и дум о нем вовек
Не истребит во мне рассудок строгий!»

«Ты древнюю зрел ведьму, — он изрек, —
Из-за нее ж льют слезы там, под нами;
Ты зрел, как с ней быть должен человек.

Довольно с нас! Топчи же прах пятами!
Гляди на ту приманку, что кружит
Сам вечный Царь широкими кругами».

Как сокол прежде под ноги глядит.
Потом, на крик знакомый устремяся,
Весь тянется туда, где корм манит, —

Так мчался я, и там, где раздалася
Скала горы, чтоб дать всходящим путь,
Я лез, пока мы не пошли, кружася.

Лишь в пятый круг ввела нас всхода круть,
Я сонм узрел, что, слез унять не смея,
Простерся ниц, к земле притиснув грудь.

«Adhaesit pavimento anima mea», —
Вопили все, подъемля шум такой,
Что я стоял, всех слов не разумея.

«Род, избранный Творцом, чью казнь с тоской
Надежды луч творит не столь тяжелой!
Направьте нас на верх горы святой». —

«Когда пришли не лечь на камень голый
И поскорей хотите вверх взойти, —
Ваш правый бок держите к бездне полой».

Так вождь просил, и так ему в пути
Вблизи от нас был дан ответ, в котором
Я тайный смысл удобно мог найти.

И взор учителя я встретил взором,
И вождь все то, о чем мой взор просил,
Мне разрешил безмолвным приговором.

И лишь на то я право получил,
Как я уж стал над тем, с кого все время,
Как говорил он, глаз я не сводил.

И я: «О, дух, в чьем плаче зреет семя,
Без коего к Творцу нельзя предстать!
Сбрось для меня на миг дум тяжких бремя.

Кто ты? зачем спиною вверх лежать
Вы здесь должны? Скажи мне, чтоб не всуе
Молил я там, куда вернусь опять».

И он: «Скажу, зачем, слепые, буи,
Повергнуты спиной мы вверх; сперва ж
Successor Petri — scias — quod ego fui:

Меж Сьестри и Кьявери горный кряж
Омыт рекой, чьим именем и слухом
Прославился фамильный титул наш.

Я месяц с малым сам изведал духом,
Как папский сан тяжел тому, кем в грязь
Не втоптан он: груз всякий чту я пухом.

К Творцу, увы мне! поздно обратясь,
Я лишь тогда, как пастырем стал Рима,
Постиг всю ложь, порвавши с миром связь.

Тут понял я, что все проходит мимо.
Тиары блеск уж в жизни мне не льстил,
Влекла ж меня сей жизни диадема.

До тех же пор я, дух злосчастный, жил
Вне Бога, жаждой лишь к сребру согретый,
И здесь, как видишь, муку заслужил.

а сребролюбье вот какой монетой
Здесь платим мы, свой очищая грех,
И на горе нет казни горше этой.

Как не искал божественных утех
Наш алчный взор, весь прилеплён к земному, —
Так в землю Суд упер здесь очи всех.

Как жар гасило ко всему благому
В нас сребролюбье, доблесть всю поправ, —
Так правый Суд поверг нас здесь в истому,

И по рукам, и по ногам сковав.
И будем мы лежать, недвижны тени,
Доколь свершит Царь правды Свой устав».

Желав ответить, стал я на колени
И уже начал, как услышал он,
Что я главой припал к его ступени.

«Зачем, — спросил он, — долу ты склонен?»
И я ему: «Пред вашим папским саном
Мне долг велит творить земной поклон».

И он: «Брат, встань! Ты увлечен обманом:
Теперь, как ты, как все, я лишь простой
Служитель здесь пред вечным Океаном.

И если вник в евангельский святой
Глагол ты: «Neque nubent», тотчас ясно
Поймешь, зачем так говорю с тобой.

Иди ж теперь; не медли здесь напрасно
И не мешай мне слезы лить из глаз,
Да зреет плод, как ты сказал прекрасно.

Племянница, Аладжья, есть у нас;
Она добра, лишь только б в злые сети
За нашими вослед не увлеклась;

Она одна осталась мне на свете».

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 18

Часть 2 «Чистилище». Песнь 20 »