Песнь XVIII

С своей беседой тут остановился
Мудрейший муж, с вниманьем взор вперя
В мое лицо, — вполне ль я убедился.

И я, уж новой жаждою горя,
Наружно молчаливый, думал: «Может,
Вождя я утомлю, с ним говоря».

Но он, познав, что душу мне тревожит
Мысль робкая, как истинный отец,
Заговорил, да смелость в дух мой вложит.

И начал я: «Так свет твой, о мудрец,
Живит мой ум, что тайный и глубокий
Смысл слов твоих мне ясен наконец.

Но объясни: где той любви истоки,
К которой сводишь, добрый отче, ты
Все добродетели и все пороки?»

«Впери ж в меня все мысли и мечты, —
Он отвечал, — чтоб стал тебе понятным
Обман вождей среди их слепоты.

Дух, созданный к любви вполне податным,
Подвижен всем, что нравится ему,
Был вызван к акту чем-нибудь приятным.

Все сущее является уму
Лишь в образах; ум образ духу кажет
И преклоняет самый дух к нему;

Когда же в духе образ тот заляжет,
То склонность та и есть любовь, и в ней
Приятное природу снова вяжет.

И как огонь, по сущности своей,
Восходит вверх, родясь туда стремиться,
Где более он длится средь огней, —

Так пленный дух желанием томится
(Духовным актом) и не знает сна,
Покуда в нем желанье не свершится.

Теперь пойми, как истина темна
Для мыслящих (о, как их довод шаток!),
Что в вас любовь не может быть грешна.

Хоть, может быть, как суть, любви зачаток
Хорош всегда; но если воск хорош,
То не всегда хорош и отпечаток».

«Насколько свет ты мне в рассудок льешь, —
Я отвечал, — любовь я понял ясно;
Но к скольким вновь сомненьям ты ведешь?

Коль в нас любовь вступает самовластно
Извне, идти ж душе лишь сим путем,
То в выборе пути душа ль причастна?»

И он: «Скажу, насколько лишь умом
Мы видим здесь; но как то — дело веры,
То Беатриче допроси о том.

Субстанциальны формы вне их сферы
Вещественной, и те, что с ней слиты,
Наделены все силой разной меры.

Но силы те без действия мертвы
И познаются лишь из их явлений,
Как в древе жизнь — из зелени листвы;

Откуда же идет ряд постижений
Идей первичных, скрыто то во мгле,
Как и порыв всех первых похотений.

Они в вас скрыты, как инстинкт в пчеле
Готовить мед, и первая та доля
Не подлежит ни славе, ни хуле.

А так как всякая другая воля
Стремится к ней, то сила вам дана
Давать совет, храня границы поля.

Вот тот принци́п, по коему должна
Любовь к добру иль злу, смотря какую
Вы избрали, вас награждать сполна.

Мыслители, вникая в жизнь земную,
Свободы той познав вам данный дар,
Создали миру Этику святую.

Допустим же, что всякой страсти жар
Необходимостью в вас пламенеет,
Все ж сила в вас тушить ее пожар.

В свободе воли Биче разумеет
Мощь благородную; храни ж в уме,
Какой у ней то слово смысл имеет».

Луна, восстав из волн в полночной тьме,
Являла нам уж в небе звезд немного,
Раскалена, как бы котел в огне,

И против звезд неслася той дорогой,
Где меж Сардинией и Корсикой заход
Светила дня римлянин видит строгий.

И славный дух, чье имя в род и род
Над Мантуей возвысило Пьетолу,
С души моей так сбросил груз забот,

Что, мудрому внимая там глаголу
Учителя в ответ мне, я стоял,
Как тот, кого дремота клонит долу.

Но быстро ту дремоту разогнал
Во мне народ, что с быстротой потопа
За нашими плечами вслед бежал.

И как брега Исмена и Азопа
На праздник Вакха мчавшихся фивян
Нередко были ночью местом скопа:

Так душ пред нами несся целый стан,
И был стремлён усердно круговое
Движение свершать он обуян.

И быстро так-то скопище густое
Неслось вперед, что вмиг примчалось к нам,
И впереди кричали с плачем двое:

«С поспешностью шла в горы Мариам,
И Цезарь-вождь, чтоб овладеть Илердой,
Массилью взяв, бежал к испанцам сам».

«Скорей! скорей! чтоб с волею нетвердой
Не опоздать! — кричали вслед строи, —
Усердье к благу любит Милосердый!»

«О вы, в ком ныне острый жар любви
Восполнил лень, быть может, наказуя
За косность дел по вялости в крови!

Вот сей живой (и верьте, что не лгу я!),
Лишь день блеснет, хотел бы вверх взойти;
Скажите ж мне, где щель в скале найду я?» —

Так вождь сказал бежавшим по пути.
И дух один: «Отбросив нерадивость,
Беги нам вслед, коль хочешь щель найти.

Нам воля так внушает торопливость,
Что стать не смеем! Извини ж мне, брат,
Коль нашу казнь ты счел за неучтивость.

В Вероне был в Сан-Зено я аббат
При Барбароссе добром, в век насилий,
О чем досель в Милане все скорбят.

Одной ногой уж Некто стал в могиле,
Аббатство вскоре вспомнит он, о том
Скорбя, зачем в то время был он в силе,

Когда, больного телом и умом,
Он сына незаконного наметил
Против закона к нам духовником».

Умолк ли он, иль что еще ответил, —
Не знаю: вихрем мчались души те;
Но эту речь я слышал и заметил.

И тот, кто был помощник мне в нужде, —
«Взгляни, — сказал, — две сзади души эти
Унынья грех преследуют везде,

Крича бегущим: «Прежде смертью в сети
Был взят тот род, что видел моря дно,
Чем Иордан его узрели дети.»

И тем бойцам, которым не дано
Отваги мчаться с отраслью Анхиза,
Бесславно жизнь покончить суждено!»

Как скоро сонм вдоль этого карниза
Настолько вдаль ушел, что скрылся с глаз, —
Мой ум одела дума, словно риза.

И с думой той толпа других сплелась,
И в думах тех блуждал я так мышленьем,
Что в неге чувств сомкнулись веки глаз,

И размышленье стало сновиденьем.

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 17

Часть 2 «Чистилище». Песнь 19 »