Песнь XV

Как много в небе между часом третьим
И дня началом видно сферы той,
Что век кружит, подобно резвым детям,

Пути так много в тверди голубой
Светилу дня пройти осталось к ночи;
Был вечер там, здесь полночь предо мной.

Лучи в лицо нам ударяли косо;
Мы направлялись прямо на закат,
Прошедши путь немалый от откоса.

Почуяв, что сильней лицо томят
Сиянья мне, чем прежде, я вопроса
Не разрешил, неведомым объят;

И руки поднял я броней к вершине,
Сложивши их в защиту пред челом,
Чтоб лишний блеск ослабить в их твердыне.

Как от воды иль зеркала скачком
Луч прядает в противном направленье,
Вверх восходя под самым тем углом,

Под коим пал, и в том же отдаленье
От линии, куда идет отвес
(Как учит нас в науке наблюденье), —

Так поражен я был лучом с небес,
Здесь преломившимся, как мне казалось,
И отклонил я тотчас взор очес.¹

«Отец мой милый! Что такое сталось,
Что защитить очей не в силах я? —
Так я спросил: — Не солнце ль приближалось?»

И он: «Не диво, что небес семья
Твое слепит еще столь сильно зренье:
Посол грядет позвать нас в те края.

Уж близок час, узришь сии виденья
Не с тягостью, но с чувством огневым,
Сколь сил тебе дано от Провиденья».

Тут стали мы пред Ангелом святым,
И кротко рек он: «Шествуйте в обитель
По ступеня́м уж менее крутым».

Со мной взбираться стал по ним учитель,
И «Beati miseri Cordes» хор
Воспел в тылу, и «Слава, победитель!»

Мы оба шли одни по высям гор,
И я, и вождь, и пользу я задумал
Извлечь себе, вступя с ним в разговор.

И думал я: спрошу его, к чему, мол,
Романский дух упомянул запрет
Сообществу? И я спросил, что думал.

И он на то: «Познав, в чем высший вред
Его греха, он этим нас желает
Предостеречь от горших слез и бед.

Пока в вас душу только то прельщает,
Что обществом дробится вновь и вновь, —
Как мех, в вас зависть вздохи вызывает.

Но если б к миру высшему любовь
Всегда горе² влекла желанье ваше, —
Вам этот страх не мог бы портить кровь,

И чем вас больше там зовущих «наше»,
Тем больше каждому дается благ,
И тем сильней горит любовь в той чаше».

«Во мне мой глад не только не иссяк,
Но стал, — я рек, — сильней, чем был дотоле,
И ум объял сомненья больший мрак.

Как может быть, что благо, чем в нем боле
Владетелей, сильней их богатит,
Чем если бы далось немногим в доли?»

И он: «За то, что лишь земное зрит
Рассудок твой, извлек ты мысль незрелу,
Что будто здесь свет правды мраком скрыт.

Но Благо то — Ему же нет пределу,
Ни имени, — к любви так точно льнет,
Как солнца луч к светящемуся телу.

В ком больший жар, тот больше обретет,
Так что чем шире в ком любовь — в заслугу
Над тем сильней и светлый луч растет.

Чем больше душ к тому стремятся кругу —
Тем боле там любви, и тем сильней
Льют жар любви, как зеркала друг другу.

Но коль твой глад не стих с моих речей —
Жди Беатриче, и в небесном взоре
У ней прочтешь ответ на все полней.

Заботься же, чтоб зажили здесь вскоре,
Как эти две, все прочие пять ран,
Что закрываются чрез скорбь и горе».

Сказать желая: «Ты во мне туман
Рассеял…» — смолк я, видя в то мгновенье,
Что мы вошли в круг новый чудных стран.

И мнилось, там я в некоем виденье
Восхи́щен был экстазом, как певец.
И вижу храм и в нем людей стеченье.

И входит в храм Жена и, как венец
Всех матерей, вещает кротко: «Чадо!
Что сделал с нами Ты? Вот Твой отец

И я с великой скорбию средь града
Тебя искали». — И лишь смолкнул глас,
Как все, что зрел я, скрылось вмиг от взгляда.

Потом я зрел другую, что из глаз
Струила дождь, какой родит досада
За оскорбленную гордыню в нас.

И говорит: «Коль ты владыка града,
За имя чье шел спор между богов,
Отколь блеснула всех наук отрада,

О Пизистрат! пролей злодея кровь,
Кто смел обнять дочь нашу без боязни!»
И, мнилось, он, весь кротость и любовь,

Ей отвечал, исполненный приязни:
«Что ж делать с тем, кто нам желает зла,
Коль тех, кто любит нас, подвергнем казни?»

Потом толпу я видел без числа,
Что каменьём Стефана побивала,
Крича: «Мучь, мучь!» исполненная зла.

И юноша, над кем уж смерть летала,
К земле поник и устремил врата
Очей своих вглубь райского портала.

И к Богу сил мольба им пролита,
Да не осудит Он его тиранов,
С таким лицом, что скорбь в нас отперта.

Когда мой дух вернулся из туманов
В действительность, к предметам в мире сем,
Я понял смысл нелживых тех обманов.

Мой вождь, кому я мог казаться тем,
На ком сейчас вериги сна разбили,
Рек: «Что с тобой? ты ослабел совсем?

И вот идешь уж боле чем полмили,
Закрыв глава и с путами у ног,
Как бы вино иль сон тебя томили».

«Отец ты мой! Когда б ты внять мне мог,
Я б рассказал, — сказал я, — ту причину,
По коей я в ходьбе так изнемог».

И он: «Носи ты не одну личину,
А сто личин, ты б от меня не скрыл
Из дум твоих малейших ни едину.

Ты зрел затем виденья, чтоб не мнил
Не допустить тех мирных волн до груди,
Что льются к нам из тока вечных сил.

И не спросил я: «что с тобой?» — как люди,
Чей глаз не в силах в спящем отгадать
Хранится ль жизнь еще в своем сосуде;

Но я спросил, чтоб мощь тебе придать,
Как делают с ленивым, побуждая,
Его скорей дремоту разогнать».

Мы шли в вечернем сумраке, вперяя
Насколько можно взоры в даль и в высь,
Где поздний луч еще сверкал, пылая.

И клубы дыма издали неслись
Навстречу нам, темнее ночи мглистой,
И негде было от него спастись!

Наш взор затмив, он отнял воздух чистый.

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 14

Часть 2 «Чистилище». Песнь 16 »