Песнь XIII

Мы к ступеня́м прошли, вверху лежащим.
Вновь сузилась горы той высота
Где отпускаются грехи всходящим.

Гора карнизами такими ж обвита
Как первый; лишь черта их закруглений
Там менее, здесь более крута.

Здесь нет скульптуры, вовсе нет здесь те́ней,
Был ровен путь и гладок стен утес,
И всюду темно-желтых ряд камений.

«Дождаться ль тех, кто нам решит вопрос:
Куда идти? — сказал поэт. — Но дело
Замедлится, боюсь, через расспрос».

И взор очей вперив на солнце смело,
Движенья центром сделал правый бок
И повернул всей левой частью тело.

«О, сладкий свет, ему ж нас вверил рок! —
Он продолжал. — Веди нас в мире этом,
Где надлежит, средь новых мне дорог.

Ты греешь мир, живишь его ты светом,
И коль препон не встретим в чем-нибудь,
Пусть нас всегда твой луч ведет с приветом!»

Как длинен здесь, на свете, в милю путь,
Такую там в кратчайший миг дорогу
Мы сделали, вдохнувши волю в грудь.

И в воздухе услышал я тревогу
От прилетавших к нам незримых сил,
За трапезу любви всех звавших к Богу.

И грянул вдруг, в полете быстрых крыл:
«Vinum non habent» — первый глас громовый
И, пронесясь, те речи повторил.

И прежде чем вдали замолкло слово,
«Я, я Орест!» — вновь голос раздался́,
И, повторяясь, крик пронесся слова.

«Отец, — спросил я, — что за голоса?»
И лишь спросил, как вот уж голос третий:
«Врагов любите!» — грянул в небеса.

И добрый вождь: «Места бичуют эти
Грех Зависти — затем свиты́ и там
Рукой любви бичующие плети.

Смысл будет дан совсем иной словам,
Уздой служащим, — как и сам ты прежде
Узнаешь, чем придешь к прощения вратам,

Но вдаль впери внимательнее вежды
И против нас увидишь душ собор,
Вдоль той скалы сидящий в их одежде».

Тогда раскрыл очей я шире взор,
И лишь теперь мог рассмотреть впервые
Сонм в мантиях я, цвета камней гор.

Я слышал вопль: «О дева! о Мария,
Молись о нас! молитесь хором всем,
О Михаил! о Петр! о все святые!»

Не думаю, чтоб кто на свете сем
Был сердцем столько груб, чтоб не смутился,
Увидя то, что видел я затем.

И только я вблизи их очутился
Так, что черты мог рассмотреть их лиц,
От жалости слезами я залился;

Все в мантиях из грубых власяниц,
Все, прислонясь к утесу вековому,
Там каждый на плечо склонялся ниц

К соседу, — так слепцы, терпя истому,
На паперти стоят в прощенья дни,
Склоняя головы один к другому, —

Так, что уже их образы одни,
Не только что мольбы их, в грусть приводят:
Столь жалостный имеют вид они!

И как слепцы и днем лишь мрак находят,
Так и к теням, о коих слово тут,
Лучи с небес с усладой не доходят.

Был проволокой край их век проткнут
И так зашит, как делается это
С злым ястребом, чтоб не был слишком лют.

Я б оскорбил их, если б без привета
Прошел и, сам незрим, на них глядел, —
И вот взглянул на мужа я совета.

Он мысль мою без слов уразумел
И рек, не выждав моего вопроса:
«Спроси, но кратко; будь в сужденьях зрел».

Виргилий стал с той стороны утеса,
Где вниз упасть нетрудно, так как там
Ничем карниз не огражден с откоса.

С другой руки от нас являлся нам
Хор скорбных душ, чьи слезы, прорываясь
Сквозь страшный шов, лились по их щекам.

«О род! — я начал, к теням обращаясь. —
О род, достойный видеть Высший Свет,
К нему ж паришь всем помыслом, здесь каясь!

Да снимет с вас греховной пени след
Скорей Господь, чтоб чистый ток, как младость,
Смыл с вашей совести грех прежних лет.

Скажите мне (и было б то мне в сладость!),
Кому удел здесь из лати́нян дан?
Я б, может быть, ему и сам был в радость».

«Здесь Истинного Града лишь гражда́н
Ты видишь, брат мой. Но ты хочешь встретить
Здесь странника из италийских стран?» —

Так на вопрос спешил мне дух ответить,
Вдали от места бывший, где стоял
Я сам; к толпе приблизясь, мог заметить

Я, что один меня средь прочих ждал;
Но спросят: как узнал я? По обычью
Слепцов — отвечу — лик он приподнял.

«О дух, парящий к Божьему величью!
Коль ты, — я вопросил, — ответил мне,
То отзовись по месту иль отличью.

И тень: «Я, Сьенка, плачу о вине
Моей злой жизни и, поникнув выей,
Молюсь к Нему, да снидет к нам вполне.

Я не была Софией, хоть Сапией
И названа, и радость зреть других
В беде всегда была моей стихией.

И чтоб за ложь не счел ты слов таких,
Сам рассуди: жила я там умно ли?
Уж близилась я к склону дней моих,

Когда мои сограждане у Колли
Сошлись с врагом; молила я Творца
Пусть по своей Он все содеет воле.

Разбиты в пух, бежали от лица
Врагов сиенцы, видя ж строй их шаткий,
Я ощутила радость без конца;

И, дерзкий лик возвысив в злобе сладкой,
Вскричала к Богу: «Не боюсь Тебя!»
Как сделал дрозд при оттепели краткой.

В конце же дней, мольбы усугубя,
Я примирилась с Богом; но вины той
Раскаяньем не смыла б я с себя,

Когда б меня не вспомнил знаменитый
Пьер Петтиньян в святых мольбах, спеша
Из жалости ко мне с своей защитой.

Но кто же ты, чья добрая душа
Скорбит о нас? чьи очи, как мне мнится,
Не заперты? кто говорит, дыша?»

И я: «Здесь и моим очам затмиться
Удел, но ненадолго; сознаюсь,
Не любо им завистливо коситься.

Зато душой я более страшусь
Подпасть под казнь толпы нижележащей.
И казни той на мне уж виснет груз».

И мне она: «Кто ж был руководящий
Тобой средь нас, коль мнишь попасть домой?»
И я: «Мой спутник, молча здесь стоящий.

Живой — пришел я к вам. Итак, не скрой,
Дух избранный! ты хочешь ли, чтоб встретил
В том мире тех я, кто любим тобой?»

«Что слышу я, так дивно, — дух ответил,
Что познаю, как Богом ты любим;
Да будет же твой путь счастлив и светел!

И я молю всем для тебя святым,
Восстанови, когда пойдешь Тосканой,
Там честь мою сородичам моим.

Там есть народ тщеславный, обуянный
Пустой надеждой: только Теламон
Обманет всех, как поиски Дианы;

Всего ж сильней потерпит флот урон.»

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 12

Часть 2 «Чистилище». Песнь 14 »