Песнь XI

Ты, Отче наш, на небесах живущий,
Где царствуешь, но не описан в них,
Любя всех паче¹ первый сонм, там сущий!

Твое в нас имя, слава сил святых,
Век да святится, и вся тварь да видит,
Коль сладостно дыханье уст Твоих.

Мир Твоего к нам царствия да снидет,²
К нему ж, собрав усилья все свои,
Мы не придем, коль сам он к нам не при́дет.

Как доброй волей Ангелы Твои
Приносят жертвы и поют: «осанна»,
Так да творят и люди на земли.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь: то — манна,
Без ней же вспять отводят нас шаги,
Стремясь вперед, в пустыне сей туманной.

И так же, как друг другу все долги
Мы оставляем, так и нам остави,
И не суди нас по делам, Благий!

И наших сил, столь бренных в их составе,
Не дай прельстить невидимым врагам,
Но от лукавых помыслов избави.

Последний глас мольбы, уж лишний нам,
Не за себя, — за тех возносим, Боже,
Кого в грехах оставили мы там!

Так за себя и нас молитвы множа
И разные подъемля тяготы́,
Как тот кошмар, что давит нас на ложе,

По первому карнизу с высоты
Шли призраки, томясь, но тем упорней
Смывая копоть дольной³ суеты.

Коль молят так за нас в стране той горней,
То что ж должны в сем мире делать те,
В чьей воле есть еще благие корни?

Должны помочь им смыть в их нищете
Грязь жизни сей, чтоб в чистом одеянье
Легко взнестись к надзвездной высоте!

«О, да ускорит суд иль состраданье
Срок ваших мук, чтоб крылья распахнуть
Могли вы в край, куда вас мчит желанье!

С какой руки, скажите, легче путь?
A если два здесь всхода или боле,
То укажите, где отложе круть?

Затем что спутник мой здесь, в сей юдоли,
Одет во плоть Адама, почему
Всходить с трудом он должен против воли».

Кто дал ответ на эту речь тому,
За кем я шел, я не узнал средь грому;
Но так в толпе ответили ему:

«Направо здесь, по берегу крутому,
Идите с нами, и найдете ход,
Где вверх взойти возможно и живому.

И не мешай глядеть мне камень тот,
Что гордую мне выю так бесчестно
Пригнул к земле, что уж не зрю вперед,

Я б на того, чье имя мне безвестно,
Взглянул, чтоб вызнать: не знаком ли он
Со мной, несущим груз тяжеловесный.

Латинянин, в Тоскане я рожден;
Отец мой был Гюльельм Альдобрандеско:
То имя вам знакомо ль средь имен?

Кровь древняя, род предков, полный блеска,
Такую мне вселили в душу спесь,
Что общую забыл нам мать и дерзко

Стал презирать в душе народ я весь.
За что и пал, о чем все помнят в Сьене
И дети в Кампаньятико поднесь.

Я Омберто́, и гордостью не мене
Наказан здесь, как и моя родня,
Которая подверглась той же пене.

И этот груз я буду несть до дня,
Пока Господь простит мне, ибо ныне
Не средь живых, a между мертвых я».

Я, слушая, склонил лицо к стремени;
Но тут другой (не тот, кто говорил),
Весь скорчившись под камнем в злой кручине,

Узрел меня, узнал и возопил,
С усилием стараясь взор свой ближе
Вперить в меня, пока согбен я был.

«О! — я сказал. — Не ты ли, Одерижи?
Честь Губбио, искусства честь того,
Что прозвано enluminer в Париже?»

«О, брат! — сказал он. — Ярче моего
Смеются краски из-под кисти Франко:
Вся честь ему; мне ж часть ее всего!

Будь я живой, я б с гордою осанкой
Отверг ее, затем что вечно страсть
Перве́нствовать была моей приманкой.

За спесь грозит нам всем возмездья власть,
И не смирись я сам — ведь до могилы,
Я б мог грешить, — сюда б мне не попасть.

О, суетность отличий, что нам милы!
Как быстро деревцо свой может верх скрони́ть,
Коль ряд годов ему не придал силы.

Мнил Чимабуэ в живописи быть
Из первых первым, a теперь уж Джотто
Явился — славу первого затмить.

Так Гвид лишен в поэзии почета
Другим был Гвидом; может быть, их двух
Спугнуть с их гнезд родился третий кто-то.

Изменчивей еще, чем ветра дух,
То дуновенье славы, что разносит
О наших именах по миру слух.

Что будет слава наша, пусть с нас сбросит
Хоть старость узы плоти, иль наш век
Под лепет: «папа», «мама» смерть подкосит

Чрез сто веков? A их короче бег
Пред вечностью, чем перед обращеньем
Небесных кру́гов — взмахи наших век.

Вон славою того, кто с затрудненьем
Бредет, — была Тоскана вся полна;
А ныне в Сьене он покрыт забвеньем,

Где был он вождь, когда сокрушена
Была спесь флорентинцев, что, столь славной
Считаясь встарь, теперь посрамлена.

Известность ваша вся — не злак ли травный?
Была — и нет! Кто к жизни вызвал злак
Из недр земли, тот губит с силой равной».

И я: «Смирение — ценнейшее из благ —
Живит мой дух, гордыне ставя грани.
Но кто же тот, о ком скорбишь ты так?»

«То, — отвечал он, — Провенцан Сальвани!
И здесь за то, что в сердце мысль таил
Прибрать себе всю Сьену в мощны длани.

Без отдыха он ходит, как ходил
Со дня кончины: вот чем здесь искупит
Свою вину, кто слишком дерзок был!»

И я: «Но если всяк, в ком грех притупит
О Боге мысль до самого конца,
Внизу обязан, прежде чем к вам вступит

(Коль не помогут добрые сердца!),
Пробыть так долго, сколько жил на свете,
То как сюда впустили гордеца?»

И он: «Раз в Сьене, в славы полном цвете,
На площади коленопреклонен,
Преодолевши стыд, он стал, — в предмете

Имея лишь одно, — чтоб был внесен
За друга выкуп Карлу, и, как скромный
Бедняк, дрожал всем телом он.

Я все сказал. Слова мои пусть тёмны,
Но близок день, в который объяснит
Их смысл тебе народ твой вероломный.

За этот подвиг путь ему открыт».

« Часть 2 «Чистилище». Песнь 10

Часть 2 «Чистилище». Песнь 12 »