Песнь XXXII

Будь стих мой груб, будь рифмы хриплы, дики,
Приличие проклятой бездне сей,
Всех прочих скал несущей гнет великий, —

Из дум моих я б выжал сок полней;
Но где стихи, чтоб выразить ту яму,
И кто без страха вымолвит о ней?

Да будет же тот вечно предам сраму,
Кто б вздумал дно вселенной описать
На языке, зовущем папу, маму.

Но да послужат девы мне опять,
Помогшие певцу воздвигнуть Фивы,
Чтоб истину мог стих мой передать!

О чернь! о род пред всеми злочестивый!
И вспомнить страшно, где гнездишься ты!
О лучше, если б родились зверьми вы!

Когда гигант вглубь вечной темноты
К ногам своим спустил нас из объятий
И я еще взирал на высоты, —

Вдруг, возле нас, раздался крик проклятий:
«Гляди же под ноги и так пятой
Не попирай голов несчастных братий!»

И, обратясь, узрел я пред собой
Дно озера, которое с кристаллом
Имело больше сходства, чем с водой.

Сам Танаис в стремленьи одичалом,
Иль в Австрии Дунай среди снегов
Не отягчен столь толстым покрывалом,

Как здесь Коцит; и пусть в ceй мрачный ров
Вдруг с Пьетропаной Таверник свали́тся, —
Не затрещит под ними лед с краев.

И как лягушка, квакая, стремится
Из лужи мордой в те часы, когда
Колосьев сбор порой крестьянке снится:

Так до ланит, где зеркало стыда,
Замерзли тени, щелкая зубами,
Как аисты, и посинев средь льда,

Все грешники поникли головами;
Скорбь их сердец является в очах,
О холоде твердят они устами.

Я вниз взглянул и под собой в ногах
Увидел двух, которых льды так смяли,
Что кудри спутались на их главах.

«Скажите, вы, что грудь так с грудью сжали, —
Спросил я: — кто вы?» — И на мой вопрос,
Закинув выи, взор они подняли.

Из глаз, когда-то влажных, капли слез
До самых губ они струили оба,
И новым льдом им губы сжал мороз:

Так плотно брусьев не скрепляет ско́ба!
Они же лбами грянулись сильней,
Чем два козла: так их объяла злоба.

И вот один, лишившийся ушей
От холода, лицом прильнувши к льдине,
Сказал: «Зачем глазеешь на теней?

Или хочешь знать, кто эти два? в долине,
Где с гор бежит Бизенцио ручьем,
Отец их, Альберт, с ними жил доныне.

Они два брата: обойди кругом
Каину всю, не встретишь пред собою,
Кто б с большим правом стынул подо льдом:

Ни тот, чью грудь и тень своей рукою
Пронзил Артур, ни же́ Фокаччья сам,
Ни даже сей, который головою

Мешает вдаль смотреть моим очам, —
Предатель Сассоль: если ты Тосканец,
То ты о нем слыхал конечно там.

Но чтоб скорей нам кончить, чужестранец,
Узнай: я Падзи; я Карлино жду,
Пред чьим грехом мой грех утратит глянец».

Потом я зрел тьму песьих лиц во льду,
И я дрожал и ввек дрожать я буду,
Лишь вечный лед на память приведу.

Пока мы шли к средине, где отвсюду
Стремится тяжесть к центру своему,
И с трепетом я зрел льдяную груду, —

Судил ли рок, иль случай вел к тому,
Не знаю, но, идя меж черепами,
Ногой я в лоб ударил одному.

«За что ж ты бьешь? — вскричал он со слезами. —
Коль не пришел ты месть усугубить
За Монт Аперти, что гнетешь ногами?»

А я: «О вождь! позволь мне здесь побыть,
Чтоб выведать, кто этот грешник новый?
Потом веди, как хочешь, мне спешить».

Учитель стал; а я направил слово
К тому, которые мне еще грозил:
«Скажи, кто ты, хулитель мой суровый?»

«А кто ты сам? — мне грешник возразил. —
Ты в Антеноре так разишь нам лица,
Что и живой не так бы поразил».

«Я жив и, выйдя из льдяной темницы, —
Был моя ответ, — я и тебя включу,
Коль славы ждешь, к другим в свои страницы».

А он на то: «Противного хочу;
Прочь от меня! не досаждай мне доле:
В сей пропасти за десть¹ я не плачу».

«О! если так, ответишь по неволе, —
Вскричал я, в выю уцепясь ногтьми, —
Иль волоска я не оставлю боле!»

А он: «Пожалуй, все себе возьми;
Но не скажу, кто я, я не открою,
Хоть бей меня, хоть череп проломи».

Уж в волосы вцепился я рукою
И много косм с изменника сорвал,
А он завыл с пониклой головою;

Вдруг слышу вопль: «Что, Бокка, закричал?
Аль челюстью стучать не надоело,
Что лаешь так? кой черт к тебе пристал?»

«Молчи ж, — я рек, — изменник закоснелый!
Тебе упорство не могло помочь:
Позор твой в мире возвещу я смело».

«Болтай, что хочешь, убираясь прочь,
Но и о том, что так язык торопит,
Не умолчи, покинув адску ночь.

О золоте французов здесь он во́пит;
Скажи: Дуеру видел я во рву
На холодке, где бес измену топит.

С ним и других тебе я назову:
Вот Беккерия близ тебя, сложивший
В Флоренции под топором главу.

Там, думаю, дель Сольданьер, застывший
С злым Ганнелоном; дале — Трибальдел,
В Фаэнцу ночью двери отворивший…»

Мы прочь пошли, и в яме я узрел
Двоих замерзших так, что покрывает
Глава главу — мучения предел!

И как голодный жадно хлеб съедает,
Так верхний зубы в нижнего вонзал
У выи там, где в череп мозг вступает.

Как Меналипповы виски глодал
Тидей, безумным ослеплен раздором, —
Так этот грешник череп раздирал.

«О ты, который с столь свирепым взором
Грызешь главу соседу своему,
Скажи, за что, — спросил я, — с уговором,

Что если ты по праву мстишь ему,
То я, узнав о вас, о вашей доле,
Предам его позорному клейму,

Коль не отсохнет мой язык дотоле».

« Часть 1 «Ад». Песнь 31

Часть 1 «Ад». Песнь 33 »