Песнь XXVIII

О кто бы мог, хотя б свободным словом,
И много раз вещая, описать
Весь ужас ран, что зрел во рву я новом.

Ничей язык не может то сказать,
И нашего на то не станет слова,
И разум наш не в силах то понять.

И если бы собрать те рати снова,
Которые на роковых полях
Апулии погибли так сурово

От рук Римлям, иль в страшных тех боях,
Когда — как пишет Ливий без обмана —
Так много ко́лец снял с убитых враг;

Собрать и тех, которых сын Нормана
Роберт Гвискар так грозно сокрушил,
И тех, чей прах истлел у Чеперана,

Где Апулиец долгу изменил,
И тех, чью мощь Алар, старик лукавый,
Близ Тальякоццо, без меча разбил:

И если б всяк, кто в ранах, кто безглавый,
Предстал — и то едва ль их страшный вид
Изобразит девятый ров кровавый!

Утратив дно, так бочка не сквозит,
Как раной здесь зиял один пред нами,
Рассеченный от чресел¹ до ланит.²

Его кишки мотались меж ногами;
Открыт желудок и мешок висит,
Который он поддерживал руками.

Я на него, он на меня взирал
И, грудь руками растворив широко,
Сказал: «Смотри, как я себя раздрал!

Смотри, как здесь увечат лжепророка!
Вот предо мной в слезах идет Али,
Разрубленный от бороды до ока.

И все, кого здесь видишь, на земли́
При жизни сеяли раскол и смуты;
За то и казнь достойную нашли.

Там, позади, нас рубит дьявол лютый
И каждого из грешной сей толпы
В наш прежний вид приводит в те минуты,

Когда свершим круг горестной тропы:
Затем, что раны снова заживают,
Когда к нему направим мы стопы.

Но кто ж ты сам, чьи взоры мглу пронзают?
Иль думаешь укрыться там от зол,
Которые тебя здесь ожидают!»

«Не мертвый он, не грех его привел
Сюда на казнь, — рек вождь мой, негодуя, —
Но, чтоб вполне он знанье приобрел,

Мне суждено, да мертвый с ним иду я
В бездонный ад, сходя из круг в круг,
И верно то, как то, что говорю я».

Тут более, чем сотня грешных, вдруг
Остановясь, в меня вперили взоры,
От дивных слов забыл жестокость мук

«Скажи ж ты фра Дольчино, ты, который,
Быть может, вскоре у́зришь солнца свет, —
Чтоб он, пока в снег не оделись горы

И если мне идти не хочет вслед,
Запасся хлебом: а не то в берлогу
К нему найдет Новарец тайный след». —

Так, к шествию одну поднявши ногу,
Мне Магомет сказал; потом скорей
Встал на ногу и вновь пошел в дорогу.

Другой, чей нос был срезан до бровей,
С проктнутым горлом, с отсеченным ухом,
Глядя на нас, стоял в толпе теней,

Необычайным изумленный слухом,
И, отворив кровавую гортань,
Проговорил всех прежде с скорбным духом:

«О ты, что здесь не казнь приемлешь в дань,
Кого видал я, где живут Латины,
Коль не обманут сходством я, — вспомянь

Ты и меня: я Петр из Медичины!
И если ты узришь когда-нибудь
Меж Верчелли и Маркобо равнины, —

Сказать двум лучшим в Фано не забудь:
Мессеру Гвидо и мессер Каньяно,
Что если нас не может обмануть

Предвиденье, то в безднах океана,
Вблизи Каттолики, утопят их
Изменою коварного тирана.

Меж Кипром и Малоркой дел таких
Нептун не зрел в владении широком
От Греков, иль разбойников морских.

Предатель сей, одним глядящий оком,
Владелец стен, которых спутник мой
В век не желал бы видеть вновь с упреком,

Их к договору пригласит с собой
И то свершит, что будет труд напрасен
Вновь заклинать Фокары ветер злой».

А я ему: «Чтоб твой рассказ был ясен
И чтоб наверх слух о тебе проник,
Скажи, кому вид стен тех так ужасен?»

Тогда рукой он челюсти раздвиг
Товарищу и рот раскрыл в мгновенье,
Вскричав: «Вот он, но нем его язык!

Изгнанник сей рассеять смел сомненье
У Цезаря, с злым умыслом сказав:
«Где все готово, там вредит медленье.»

Как Курион был страшен и кровав!
Язык его был вырван из гортани,
Язык, что был так некогда лукав».

И вот, подняв обрубленные длани
И кровь из них струя себе за грудь,
Другая тень явилась нам в тумане,

Крича: «Увы! и Моску не забудь!
Посеял я в Тоскане злое семя,
Сказав: Всему свое начало будь!» —

«И тем сгубил, — прибавил я, — все племя!»
Тут, как безумный, он пошел от нас
И скорбью умножил скорби бремя.

Но с душ меж тем не отвращал я глаз,
И видел то, о чем бы не решился
Без доказательств продолжать рассказ,

Когда б я совестью не укрепился,
Подругой доброй, с ней же каждый смел,
Кто правоты бронёю облачился.

Досель я вижу то, что там узрел;
Безглавый труп я видел в том соборе
И, ужасом объятый, обомлел!

Он голову с отчаяньем во взоре
В руке за кудри как фонарь носил,
И голова кричала мне; о горе!

Он сам себе светильником служил:
В едином теле двое терпят муки,
А как — то знает тот, кто так судил!

Став под мостом, высоко обе руки
Ко мне он поднял с головой своей
И слов ее ко мне достигли звуки:

«Смотри, вот казнь и ужаснись пред ней!
О ты, живой скиталец в царстве этом,
Скажи: чья казнь ужаснее моей?

А чтоб о мне поведал ты пред светом,
Узнай: я тень Даль-Борнио, певца,
Кем Иоанн подвигнут злым советом.

В отце и сыне я возжег сердца:
Не столько средств нашел в Ахитофеле
Авессалом к восстанью на отца!

Я разлучил столь близких в страшном деле:
За то мой мозг, о ужас! отделен
От своего начала в этом теле!

Свершен на мне возмездия закон».

« Часть 1 «Ад». Песнь 27

Часть 1 «Ад». Песнь 29 »