Песнь XXVII

Уж пламень смолк и, выпрямясь, ответа
Не издавал и отлетел от нас
С соизволенья сладкого поэта.

Тогда другой, вослед за ним явясь,
Меня заставил устремиться взором
К его вершине, издававшей глас.

Как сицилийский медный бык, в котором
Его творец впервые поднял вой
(Был он казнен правдивым приговором), —

Ревел так сильно стоном муки злой,
Что истукан, хоть вылит из металла,
Казалось, весь проникнут был тоской:

Так скорбь души, пока не обретала
Речам своим пути из тайника,
В треск пламени свой говор превращала.

Когда же с воплем прорвалась тоска
Сквозь острие, вдруг огнь заколыхался,
Волнуемый движеньем языка,

И начал: «Ты, к кому мой глас раздался,
Ты, по-ломбардски молвивший царю
Улиссу: «Сгинь! с тобой уж я расстался!»

Хоть, может быть, я тщетно говорю, —
Не откажись помедлить здесь со мною;
Смотри: я медлю, а меж тем горю!

И если ты сейчас сведен судьбою
В сей мрачный мир из сладостной страны
Римлян, где я в грехах погряз душою,

Скажи: в Романье мир, иль гром войны?
Я сам из гор, идущих от Урбино
До скал, где Тибр бежит из глубины».

Еще мой взор влекла к себе пучина,
Когда, толкнув меня, сказал поэт:
«Сам говори: ты слышишь речь Латина».

И я, имев готовый уж ответ,
Не медля начал так свои воззванья:
«О дух, одетый в вечно-жгущий свет!

Без войн когда ж была твоя Романья?
В сердцах тиранов там всегда раздор,
Хоть явного и нет теперь восстанья.

Как и была, Равенна до сих пор:
Орел Поленты в граде воцарился
И к Червии сень крыл своих простер.

Но город твой, что так упорно бился
И кровь французов проливал рекой,
Теперь когтям зеленым покорился.

А Псы Верруккьо, старый и младой,
Казнившие Монтанью беспримерно,
Буравят там, где зуб вонзили свой.

Но города Ламона и Сантерно,
Что год, то к новой партии ведет
На белом поле львенок лицемерный.

И тот, под коим Савио течет,
Как прилежит к горе он и долинам,
Так меж тиранств и вольности живет.

Теперь, кто ты, прошу тебя, скажи нам;
Не откажись открыться, чтоб ты мог
Со славою предстать твоим Латинам».

И, пророптав опять, свой острый рог
Взад и вперед тут пламя покачало
И издало в ответ тяжелый вздох:

«Когда б я знал, что дать мне надлежало
Ответ тому, кто возвратится в свет,
Поверь, ничто б огня не взволновало.

Но если верить, что из царства бед
Живой никто в мир не являлся прежде,
То, не страшась бесславья, дам ответ.

Я воин был; потом в святой одежде
Отшельника мечтал вознесться в рай,
И обмануться я б не мог в надежде,

Когда б не жрец верховный — покарай
Его Господь! — вовлек меня в грех новый;
А как вовлек и почему, внимай.

Пока носил я бренные оковы
Костей и плоти, все мои дела
Не львиные, но лисьи были ковы.¹

Все хитрости, все козни без числа
Я знал и так поработил им страсти,
Что обо мне повсюду весть прошла.

Когда же я достиг уже той части
Стези своей, где время нам спускать
Уж паруса и убирать все снасти, —

Что я любил, о том я стал рыдать
И каяться, надежду возлелеяв,
Что тем снищу, увы мне! благодать.

Но гордый князь новейших фарисеев,
Воздвигнувший войну на Латеран,
Не на войска Срацин, иль Иудеев, —

(Он был врагом для тех из христиан,
Кто не́ брал Акры с скопищем презренных,
Иль торг не вел среди султанских стран) —

Высокий долг о подвигах священных
Забыл в себе, во мне ж унизил чин,
Смиряющий молитвой посвященных.

И как призвал Сильвестра Константин,
Чтоб излечить проказу, из пустыни;
Так думал он: «Как врач, лишь я один

В нем излечу горячку злой гордыни.»
Безмолствуя, я слушал речь его,
Речь пьяного — не слово благостыни.

Но он: «В душе не бойся ничего:
Я отпущу твой грех; но вместе жду я,
Как взять Пренест, совета твоего.

Рай запирать и отпирать могу я;
Ты знаешь: два ключа в моих руках,
Что Целестин отвергнул, слепотствуя.»

И столько истин изложил в речах,
Что я, сочтя за худшее молчанье,
Ответил: «Отче! если смоешь прах

Грехов моих, творимых без желанья,
То ведай: чтоб престол возвысить свой,
Все обещай, не помня обещанья».

Франциск пришел, как умер я, за мной;
Тогда один из херувимов черных
Вскричал: «Оставь! по всем правам он мой.

Принадлежит он к сонму мне покорных:
В моих когтях с тех пор его глава,
Как подал он совет для дел позорных.

Кто хочет в рай, покайся тот сперва;
Но, каясь, зла желать — то несогласно
Одно с другим!» — сказав сии слова,

Увы! схватил, потряс меня ужасно
И возопил: «Ты думал ли, чтоб я
Мог рассуждать логически так ясно?»

Тогда отнес к Миносу он меня,
И, восемь раз вкруг жестких чресл свивая,
Свой хвост от злости укусил судья,

Сказав: «Иди в корысть огня, тень злая!»
С тих пор, как видишь, я объят огнем
И сетую, в одежде сей блуждая». —

Тут глас замолк, и бедственным путем
Помчался пламень с ропотом и стоном,
Крутясь, волнуясь зыбким острием.

Мы прочь пошли, мой вождь и я, по склонам
Громад туда, где свод кремнистых груд
Лежит над ямой, в ней же дань законом

Возложена на сеятелей смут.

« Часть 1 «Ад». Песнь 26

Часть 1 «Ад». Песнь 28 »