Песнь XXIII

Мы молча шли, одни, без адской свиты, —
Вождь впереди с угрюмостью чела,
А я вослед, как ходят минориты.

Брань демонов на память привела
Мне баснь Езопову с нравоученьем
О том, как мышь с лягушкою плыла.

Теперь и днесь не так сходны́ значеньем,
Как баснь с той дракой, если в них сравнить
Внимательней начало с заключеньем.

И как от дум исходит мыслей нить,
Так эта мысль иную городила,
Чтоб больший страх мне в сердце поселить.

Я думал так: за нас происходила
У них борьба на хлябях смоляных
И им она конечно досадила;

И если гнев сольется с злостью их,
За нами сволочь яростней помчится,
Чем гонит зайца стая псов борзых.

Я чувствовал, что уж по мне струится
Холодный пот, и озираясь вспять,
Сказал: «Учитель, если мы укрыться

Не поспешим, Злых Лап не миновать!
Уже за нами рой их устремился;
Мне чудится, я слышу их опять».

«Будь я стеклом, не так бы отразился, —
Он отвечал, — наружный образ твой,
Как внутренний во мне изобразился.

Так мыслями я сходствую с тобой,
Что оба мы теперь одно и тоже
Задумали в опасности такой.

Но если здесь направо склон отложе,
Мы убежим от мстительных врагов,
Лишь бы успеть сойти в другое ложе».

Не досказал еще учитель слов,
Как я увидел их отряд крылатый
Так близко к нам, что нас схватить готов,

Тогда прижал меня к груди вожатый,
Как мать, когда, услышав крик: горим!
И видя дом весь пламенем объятый,

Хватает сына и в просоньи² с ним,
В одной сорочке (помня лишь о сыне,
Не о себе) бежит в огонь и дым.

Он вниз скользил по каменной стремнине,
Повергшись навзничь на крутой гранит,
Которым заперт вход к другой долине.

По желобу так быстро не бежит
Ручей в колеса мельницы селенья,
Когда вблизи лопаток уж гремит, —

Как вождь скользил по склону чрез каменья,
Держа меня в объятьях как отец,
Не как вожатый, полный треволненья.

Едва стопой коснулся дна певец,
Как из-за скал мелькнули их станицы
Над нами; но тут страху был конец:

Поставив их на страже той темницы,
Святый закон лишил их власти всей
Переступать через свои границы.

Тут зрел я сонм повапленных³ теней,
Ходивших вкруг тяжелыми шагами
И плакавших в истоме от скорбей.

Все в капюшонах, свисших над глазами,
И в мантиях, какие до сих пор
Еще кроятся кёльнскими отцами.

Снаружи златом ослепляли взор;
Внутри ж — свинец, столь грузный, что солома
В сравненьи с ним был, Фридрих, твой убор.

О тяжкий плащ! о вечная истома! —
Мы шли с толпой, налево обратясь
И внемля плачу грешного содома.

Но жалкий сонм под тяжестию ряс
Там тихо брел, что с новым всё народом
Наш каждый шаг в пути знакомил нас.

И я: «О вождь! не замедляя ходом,
Окинь очами эту область мук:
Кто славен здесь иль подвигом, или родом?»

И кто-то, слов тосканских слыша звук,
Кричал нам вслед: «Сдержите ног стремленье!
Куда вы мчитесь через мрачный круг?

Быть может, а решу твое сомненье».
«Так подожди! — сказал учитель мне. —
И с шагом их соразмеряй движенье».

И я двоих увидел в стороне:
Они душой, казалось, к нам парили,
Но замедлял их груз на тесном дне.

Догнав меня, они, косясь, вперили
Безмолвный взор в мое лицо; потом,
Оборотясь друг к другу, говорили:

«Ведь он живой! смотри, как дышит ртом!
А если мёртвы, то, скажи, где сто́лы
Тяжелые на этом и на том?»

И мне: «Тосканец, ты, пришедший в школы,
Где лицемеры льют потоки слез,
Сказать: кто ты, в труд не вмени тяжелый».

А я в ответ: «Родился я и взрос
На славном Арно в городе великом;
В сей мир с собою тело я принес.

Но кто же вы, по чьим печальным ликам
Струится дождь столь горестной росы?
К чему сей блеск при вашем горе диком?»

И мне, один: «Наш блеск не для красы!
Под ним свинец, столь тягостный, что кости
У нас трещат, как грузные весы.

Веселые болонские мы гости:
Я Катален; Лодринго — мой сосед.
Нас, как людей без зависти и злости,

Твой город при́звал в нем блюсти совет;
Но что мы были с нашим богомольем —
Пускай Гардинго даст тебе ответ!»

Я начал: «Братья, вашим своевольем…»
И вдруг замолк! глазам моим предстал
Во прахе грешник, к трем прибитый кольям.

Узрев меня, он весь затрепетал,
Браду, как ветром, вздохами развеяв:
А Каталан, заметив то, сказал:

«Преступник сей в собраньи Фарисеев
Советовал на муку принести
Единого за весь народ Евреев.

За то, ты видишь, поперек пути
Лежит нагой, да сам он взвесит бремя
Всех проходивших на своей груди.

И тесть его низринут в тоже время
На туже казнь и весь синедрион,
Что был Евреям всех их бедствий семя».

Тут видел я, как был ты изумлен,
Виргилий, тем, который так позорно
В изгнанье вечном к плахе пригвожден.

Потом спросил учитель благотворный:
«Скажите мне, коль то известно вам,
Направо нет ли здесь дороги торной,

Которой бы отсюда выйти нам
И не просить у дьявольской дружины
Проводника по горным сим местам?»

И брат в ответ: «Вблизи от ceй пучины,
От главных стен Злых Рвов отделена,
Идет скала чрез лютые долины.

Лишь здесь была разрушена она;
Там вверх взойти вам по обломкам можно,
Которыми завален скат до дна».

Мой вождь на миг потупил взор тревожно
И рек: «Итак солгал лукавый лжец,
Который там цепляет род безбожный».

«В Болонье я слыхал, — сказал чернец,⁴ —
Грехов бесовских много; между ними
Слыхал и то, что дьявол — лжи отец».

Тогда пошел шагами вождь большими,
Разгневанный, с смущением лица;
А я, расставшись с грешниками злыми,

Шел по стопам бесценного певца.

« Часть 1 «Ад». Песнь 22

Часть 1 «Ад». Песнь 24 »