Песнь XX

Вновь должно петь о скорбях неутешных
И тем предмет двадцатой песне дать
Канцоны первой — о погибших грешных.

Уже вполне готов я был взирать
В открытый ров, где грешники в кручине
Должны слезами путь свой орошать.

И видел я, как в круглой той долине
Они в слезах свершают молча путь,
Как на земле творят литии¹ ныне.

Склонив лицо, чтоб глубже в ров взглянуть,
Я в страхе зрел, что шеи злой станицы
От подбородка свернуты по грудь.

У всех к плечам поворотились лица,
Так, что, вперед смотреть утратив дар,
Все пятились назад по дну темницы.

Не думаю, чтоб мозговой удар
Мог причинить такие искаженья,
Каким подверглись те ведомцы чар.

Коль Бог тебе, читатель, дал из чтенья
Извлечь твой плод, то сам вообрази,
Без слез я мог ли видеть их мученья,

Когда увидел образ наш вблизи
Столь извращенным, что слеза, рекою
Струясь меж плеч, кропила их стези?

О! верь, я плакал, прислонясь рукою
К одной из скал; тогда мне мой глава:
«Ужель и ты безумствуешь с толпою?

Лишь мертвая любовь в аду жива!
Преступник тот, кто скорбью неразумной
Зовет на суд законы Божества!

Взгляни же вверх, взгляни: вот тот безумный,
Что свергнуть в ад в виду Фивийцев всех,
При криках их: «Куда из битвы шумной,

Амфиарай? куда стремишься в бег?»
А он меж тем всё падал в ад, доколе
Был схвачен тем, что судит каждый грех.

Смотри: из плеч он сделал грудь в неволе!
За то, что вдаль пытливый взор стремил,
Идет назад, вперед не видя боле.

Вот и Терезий, тот, что изменил
Свой вид и пол, которым для замены
Он в женщину себя преобразил,

Но вслед за тем, для новой перемены,
Жезлом ударив свившихся двух змей,
Вновь получил все мужеские члены.

Спиной к нему — этрурский чародей!
Средь Лунских гор, где рудокоп Каррары,
Жилец скалы, ломает камень в ней,

Жил в мраморной пещере грешник старый;
Оттоль он зрел лазурный звезд чертог
И зыбь морей, свершая злые чары.

А эта тень, которая до ног
Спустила кос всклокоченную груду,
В ней скрывши грудь, чтоб видеть ты не мог,

Тень вещей Манто, что, прошед повсюду,
Там поселилась, где родился я.
Внимай: о ней повествовать я буду.

Когда покинул жизнь отец ея
И вакхов град стонал под мощной дланью,
Она все в мире обошла края.

Есть озеро над италийской гранью,
У самых Альп, связующих Тироль
С Германией, Бенако по прозванью.

И тысяча и больше волн оттоль,
Меж Гарда и Комоники, чрез склоны
Пеннинских гор, сливаются в юдоль.

Тут место есть, где могут без препоны
Три пастыря подать друг другу крест —
Из Брешии, от Трента и Вероны.

Хранит Пескьера, крепость этих мест,
Меж Брешьи и Бергамо, доступ в горы,
Там, где страна покатее окрест.

Сюда бежит избыток вод, который
В себе вместить Бенако не могло,
И как поток, стремительный и скорый,

Шумит вдоль паств, и, лишь вступив в русло́,
Уж Минчием зовется, мчась в раздолье
До стен Говерно, где впадает в По.

Но вскоре, встретив на пути подолье,
Болотом топким ширится волна,
Тлетворный смрад рождая в водополье.

Сюда проникнув, страшная жена
Среди болот край видит запустелый
И, дикостью страны привлечена,

С толпою слуг, для чар науки смелой,
В ней остается, бросив смертный род,
И, кончив жизнь, здесь покидает тело.

Когда ж окрест рассеянный народ
Пришел за нею в дикий край, объятый
Со всех сторон трясинами болот,

Он град построил на костях проклятой,
И, без других гаданий, в память ей,
Дал имя Мантуи стране богатой.

Град множество вмещал в себе людей,
Пока еще безумцу в обольщенье
Не сплел коварный Пинамонт сетей.

Так говорю, чтоб сам ты в заблужденье
Не впал, когда родной моей стране
Начнут давать не то происхожденье».

А я: «Мой вождь, я убежден вполне
В твоих словах и речь других пред ними
Покажется погасшим углем мне.

Скажи ж мне, кто достоин между сими
Идущими мой взор к себе привлечь?
Лишь к ним стремлюсь я мыслями своими».

А он мне: «Тот с брадой до смуглых плеч, —
В те дни, когда Эллады край богатый
Так оскудел людьми для грозных сечь,

Что колыбели не были лишь взяты, —
Был волхв и дал с Колхасом злой совет
Перерубить в Авлиде все канаты.

Он, Эврипил по имени, воспет
В стихах моей трагедии высокой,
В которую вникал ты столько лет.

А этот с ним, калека кривобокий —
Михаил Скотт, который точно был
Во лжи волшебных игр знаток глубокий.

С Бонатти здесь Асдент себя сгубил:
Он кается теперь, хотя уж поздно,
Зачем он с кожей дратву разлюбил.

Здесь множество волшебниц плачет слезно:
Забыв иглу, веретено и челн,
Они на зельях волхвовали грозно.

Но в путь! уж грани эмисфер и волн
Коснулся с терном Каин за Сивиллой.
Еще вчера, в ночи, был месяц полн;

Ты не забыл, что он сквозь лес унылый
Тебе не раз светил в ночном пути
И прогонял из сердца страх постылый».

Так говоря, он продолжал идти.

« Часть 1 «Ад». Песнь 19

Часть 1 «Ад». Песнь 21 »