Песнь XIV

К отечеству подвигнутый любовью,
Я, подобрав листы, их возвратил
Тому, который смолк, облитый кровью.

Тут мы пришли туда, где смежен был
С вторым отделом третий круг, где строже
Гнев праведный свой ужас проявил.

Чтоб возвестить Твои пути, о Боже!
Скажу, что в степь пришли мы наконец, —
Бесплодное пустынь песчаных ложе.

Ту степь обвил лес скорби как венец,
Как и его объемлет ров жестокий:
Здесь, на меже, со мною стал певец.

Песок сухой, горячий и глубокий
Лежал в степи, подобный тем пескам,
По коим шел Катон в поход далекий.

О гнев Господень, как ты грозен там!
Так пусть же каждый с ужасом читает
О том, что мне представилось очам!

Там взор стада нагих теней встречает:
Все горько плачут в бешеной тоске;
Но, мнится, суд неравный их карает.

Одни лежат там навзничь на песке,
Сидят другие, корчась, в страшном поле,
А третьи вечно мчатся вдалеке.

Теней, блуждающих кругом, всех боле;
Лежащих же под мукой меньше всех,
За то сильней скорбят о лютой доле.

Дождь огненный, карая гнусный грех,
Там сходит тихо длинными клоками,
Как падает в затишье в Альпах снег.

Как в Индии, под знойными лучами,
Зрел Александр над сонмами дружин
Огонь, сходивший до земли волнами;

Тогда войскам велел он средь равнин
Топтать песок затем, чтоб пламень ярый
Скорее гас, пока горел один:

Так вечные нисходят там пожары,
Чтоб зажигать, как под огнивом трут,
Пески степей для удвоенья кары.

Без отдыха, как в пляске (тщетный труд!)
С себя стрясая пламень вечно новый,
Вкруг мечутся их руки, там и тут.

«О вождь! — я рек. — О ты, на все готовый
И все смиривший, кроме адских орд,
Представших нам у врат толпой суровой,

Кто сей гигант, который столько горд,
Что, кажется, к нему и не касался
Дождь огненный, под коим он простерт?»

Но грешник сам, как скоро догадался,
Что я об нем расспрашивал певца,
Вскричал: «Как жил, таким я и остался!

Пусть утомит Юпитер кузнеца,
У коего взял в гневе остры стрелы
Пронзить мне грудь в день моего конца;

Пусть утомит и в безднах Монджибеллы,
При черном горне, всю его семью,
Крича: Вулкан, спаси, спаси, о смелый!

Как восклицал в флегрийском он бою,
И пусть громит меня он всею силой,
Все ж не вполне смирит он грудь мою!»

Тогда вскричал мой вождь с такою силой,
Как никогда он не взывал громчей:
«О Капаней, за то, что и могилой

Не укрощен, наказан ты сильнее!
И злость твоя, жесточе всякой казни,
Терзает ярость гордости твоей!»

И мне потом сказал он, полн приязни:
«Он был в числе семи царей у Фив:
Неистовый, не ведал он боязни,

И, как сперва, доныне нечестив;
Но, как я рек ему, клеймом достойным
Ему послужит гордых дум порыв.

Теперь иди за мною; но по знойным
Пескам степей не направляй следа:
Вблизи лесов пойдем путем спокойным».

В молчании достигли мы туда,
Где из лесу бежал источник малый,
Его же цвет мне страшен навсегда.

Как Буликаме бьет ключом в провалы
Где грешницам лечиться суждено:
Так по песку кипел источник алый.

Окраины, его бока и дно —
Гранитные, и здесь-то, мне казалось,
Был путь, которым проходить должно.

«Среди всего, что здесь тебе являлось,
С тех пор, как мы вошли за адский праг,
Доступный всем, мой сын, не представлялось

Нам ничего столь важного в кругах,
Как этот ключ достойный замечанья;
Взгляни: в нем гаснет пламя на волнах».

Так мне сказал мой вождь и, полн вниманья,
Я отвечал: «Дай пищи мне, пиит,
Уж если к ней ты пробудил желанья».

И он: «Есть в море дикий остров, Крит;
Там жил Сатурн, в век коего обида
И брань смущать не смели юный быт.

Гора там есть: она, прозваньем Ида,
Красуясь древле зеленью лесов,
Теперь грозна угрюмостию вида.

Нашла там Рея сыну верный кров;
Там от отца лишь тем был Зевс избавлен,
Что плач его сливался в крик жрецов.

Гигантский старец в той горе поставлен:
Обращены к Дамьетти рамена,
Но лик, как в зеркало, на Рим направлен,

Глава его из злата создана,
Из чистого сребра и грудь и длани
И медь потом до самых бедр видна.

От бедр до ног все из отборной стали,
Лишь правая из глины: подпертой
Ногою правой, он стоит в печали.

На каждой части, кроме золотой,
Прорезаны струя́ми слез морщины,
И слезы те, прорывши грот, рекой

Бегут со скал, чрез мрачные пучины,
В Стикс, в Ахерон и Флегетон, потом
Стремятся вкруг, вдоль узкой сей лощины,

Где более сходить нельзя, и в нем
Падут в Коцит: туда нас путь низводит,
И я молчу об озере льдяном».

И я: «Но если в мире происходит
Источник сей, то почему же он
Пред нас впервые только тут выходит?»

А вождь: «Сей край, ты знаешь, округлен,
И хоть со мной ты в ад проник глубоко,
Все влево в глубь спускаясь чрез наклон;

Но все ж не весь обо́йден круг широкий.
Так не дивись же ты в душе своей,
Коль много нового здесь встретит око».

«Где ж Флегетон? где Лета? ты об ней
Не говоришь; о первом же заметил,
Что он возник из слез в пучине сей?»

«Хвалю твои вопросы, — он ответил, —
Но ты и сам решишь один из них,
Коль клокотанье красных волн приметил;

Узришь и Лету, но не в безднах сих,
А там, куда душа идет омыться,
Покаявшись во всех грехах своих.

Но время нам от леса удалиться.
Старайся же идти за мной; взгляни:
Гранит плотин не может раскалиться,

Затем, что пар здесь гасит все огни».

« Часть 1 «Ад». Песнь 13

Часть 1 «Ад». Песнь 15 »