Глава сорок восьмая

---

Вторая из двух встреч случилась с неделю спустя после первой. Я опять оставил свою лодку у буяна, ниже моста, только я вышел на берег часом ранее и не решился, где буду обедать. Я добрел до Чипсайда и пробирался один-одинешенек, без определенной цели, в деловой, суетливой толпе, когда кто-то, догнав меня, потрепал по плечу. Это был мистер Джаггерс, и он тотчас подхватил меня под руку.

— Так как мы идем в одну сторону, Пип, то пойдем вместе. Куда это вы направляетесь?

— Да я думаю в Темпл, — сказал я.

— Вы разве не знаете наверно? — спросил мистер Джаггерс.

— Вот, видите ли, — ответил я, обрадовавшись, что на этот раз могу увернуться от его допросов, — я, действительно, не знаю, потому что еще не решился.

— Но вы идете обедать? — сказал мистер Джаггерс. — Это вы можете допустить?

— Да, — отвечал я, — это я могу допустить.

— И никуда не приглашены?

— Даже и это я могу допустить.

— В таком случае, — сказал мистер Джаггерс, — приходите обедать ко мне.

Я уже собирался отказаться, как он прибавил:

— Уэммик у меня обедает.

Я тотчас же согласился. Мы отправились вдоль Чипсайда к Литтл-Бритен. Между тем, в окнах магазинов загорались огни и фонарщики, едва находя место для своих лестниц среди толкотни и суеты, то и дело карабкались и спускались по ним, зажигая фонари.

В Литтл-Бритене повторилось все по обыкновению: писание писем, мытье рук, тушение свечей, запирание замков, означавшее, что дневная работа, окончена. Не имея занятия, я стоял и грелся у камина. При его мерцавшем свете, мне показалось, что обе маски на полках играли в какую-то бесовскую игру, попеременно поглядывая друг на друга, и что толстые жирные конторские свечи, тускло освещавшие уголок, в котором писал Джаггерс, были украшены грязными саванами, как бы в воспоминание целого легиона повешенных клиентов.

Мы все втроем, с Уэммиком, отправились в Джерард Стрит в наемной карете, и как только приехали, сели обедать. Хотя мне и в голову не пришло бы сделать хоть бы самый дальний намек на уольвортские убеждения, однако я был бы не прочь от времени до времени встретить дружественный взгляд его; но и этому, как видно, не следовало быть. Всякий раз, как он поднимал глаза со стола, вперял их в Джаггерса и был так сух и сдержан со мною, что можно было бы подумать, что есть два Уэммика-близнеца и это не настоящий Уэммик.

— Отослали вы к мистеру Пипу записочку мисс Хевишем, Уэммик? — спросил Джаггерс скоро после того, как мы сели за стол.

— Нет, сэр, — ответил Уэммик. — Я хотел отослать ее на почту, когда вы пришли с мистером Пипом в контору. Вот она.

Он подал записку Джаггерсу вместо того, чтоб отдать ее мне.

— Всего две строчки, Пип, — сказал мистер Джаггерс, передавая ее мне. — И адресовано ко мне, потому что мисс Хевишем не знает вашего адреса. Она пишет мне, что желала бы видеть вас по поводу одного дела, о котором вы ей говорили. Вы к ней поедете?

— Да, — отвечал я, пробегая письмо, заключавшее в себе слово в слово то, что он сказал.

— Когда же вы думаете ехать?

— Меня связывает одно важное обстоятельство, — сказал я, взглянув на Уэммика, опускавшего в эту минуту рыбу в свой непомерно большой рот, — которое не позволяет мне располагать своим временем; я полагаю, что скоро отправлюсь.

— Если мистер Пип намерен скоро отправиться, — сказал Уэммик Джаггерсу, — то ему и не нужно отвечать.

Приняв это за намек, что лучше не мешкать, я решился ехать завтра же, о чем и сказал им. Уэммик выпил вина и с очень довольным видом взглянул на мистера Джаггерса, но не на меня.

— Итак, Пип, наш приятель, паук, — сказал Джаггерс, — ловко сыграл свою игру и взял приз.

Я только был в состоянии поддакнуть.

— О! этот молодой человек подает большие надежды. Только вряд ли ему удастся добиться своего. Сильнейший побьет под конец; только сперва надо знать, который из двух сильнейший. Если окажется, что это он, и он ее побьет…

— Конечно, мистер Джаггерс, — перебил я с негодованием, — вы не считаете ведь его до такой степени мерзавцем?

— Я этого не сказал, Пип. Я только говорю, что может выйти. Если он кинется на нее и побьет, то сила будет на его стороне, если же состязание будет умственное, то конечно, он не выйдет победителем. Можно только наперед сказать, что такой молодец сделает в подобных обстоятельствах, потому что тут могут быть только два исхода.

— А позвольте спросить, какие именно?

— Такой человек, каков приятель наш паук, — ответил мистер Джаггерс, — или бьет, или ползает. Он может ползать и огрызаться, и ползать и не огрызаться, но только он или бьет, или ползает. Вот спросите у Уэммика, как его мнение.

— Или бьет, или ползает, — сказал Уэммик, не обращаясь ко мне.

— Итак, за здоровье миссис Бентлей Друммель, — сказал мистер Джаггерс, вынимая из погребца графинчик отборного вина я наливая себе и нам, — и пусть вопрос о первенстве разрешится к её удовольствию! К удовольствию же обоих он не может разрешиться. Ну, Молли, Молли, Молли! Как ты медленна сегодня.

Она была в эту минуту около него и ставила блюдо на стол. Поставив его, она отошла шага на два, нервически бормоча какое-то извинение и сопровождая его каким-то движеньем пальцев, которое обратило на себя мое внимание.

— Что такое? — спросил мистер Джаггерс.

— Ничего. Только предмет нашего разговора слишком тягостен для меня, — сказал я.

Движение её пальцев походило на движение их при вязании. Она стояла, поглядывая на своего барина и как бы не понимая, может ли она идти, или он имеет еще что-нибудь сказать ей. Взгляд её был очень выразителен. О, конечно, я видел точь-в-точь такие глаза и такие руки в памятную мне минуту, очень, очень недавно!

Он отпустил ее и она тихо, как тень, удалилась из комнаты. Но я видел ее совершенно ясно перед собою, будто она не трогалась с места. Я смотрел на эти руки, на эти глаза, на эти развевающиеся волосы и сравнивал их с другими руками, другими глазами, другими волосами, которые мне были хорошо знакомы, и я думал, на что те будут похожи чрез двадцать лет бурной жизни, проведенной с грубым, диким мужем. Я снова посмотрел на руки и глаза экономки, и мне пришло на ум то непонятное чувство, которое я ощущал, когда в последний раз шел, и не один, но заглохшему саду и запустелой пивоварне. Я вспомнил, как то же чувство проснулось во мне, когда я увидел лицо, смотревшее, на меня, и руку, махавшую мне из окна почтовой кареты, и в другой раз озарило меня как молния, когда я промчался в карете, и не один, через резкую полосу света среди темной улицы. Я думал: как тот раз, в театре, одного сцепления старых воспоминаний было достаточно, чтоб узнать давно забытое лицо, так и теперь, случайного перехода от имени Эстеллы к движению пальцев, как бы ворочавших вязальными спицами, и к глубоким, внимательным глазам стоявшей передо мною женщины, было достаточно, чтоб подтвердить сходство, давно, хотя совершенно бессознательно, мною подмеченное. Теперь я был твердо убежден, что эта женщина мать Эстеллы.

Мистер Джаггерс видал меня с Эстеллой и не мог не понять чувств, которых я и не старался скрывать. Он кивнул мне головою, когда я сказал, что предмет разговора был слишком тягостен для меня, потрепал меня по плечу, налил опять всем вина и продолжал есть.

Экономка после того появлялась только два раза и недолго оставалась в комнате. Джаггерс обходился с нею очень резко. Но руки её были Эстеллины руки и глаза её были Эстеллины глаза, и если бы она появилась еще сотни раз, то я не мог бы более увериться в истине моего убеждения.

Вечер был прескучный, потому что Уэммик тянул свое вино как будто по службе, не спуская глаз с своего начальника. Что же касается количества вина, то он, как настоящая бездонная бочка, был готов пить сколько угодно. С моей точки зрения, он во все время обеда был даже не настоящим близнецом, а только с виду походил на уольвортского Уэммика.

Мы рано распрощались и вышли вместе. Когда мы возились между джаггерсовыми сапогами, отыскивая свои шляпы, я уже почувствовал, что настоящий близнец возвращается, а не сделали мы и десяти шагов по Джерард-Стриту по направлению к Уольворту, как я почувствовал, что шел под руку с настоящим близнецом Уэммика, между тем как поддельный улетучился в вечернем воздухе.

— Ну! — сказал Уэммик — как гора с плеч свалилась. Он удивительный человек, да только издали; я чувствую, что я должен надевать на себя узду, когда обедаю у него. А гораздо спокойнее обедать без этого стеснения.

Я чувствовал, что мысль его была совершенно верная, и так и сказал ему.

— Никому, кроме вас, не сказал бы этого, — ответил он.

— Я знаю, что сказанное остается между нами.

Я спросил его, видал ли он когда-нибудь воспитанницу мисс Хевишем, теперешнюю миссис Бентлей Друммель? Он отвечал, что нет. Чтоб избежать резкости в переходе, я стал расспрашивать его о старике и о мисс Скиффинз. При последнем имени лицо его приняло очень лукавое выражение и он остановился среди улицы, чтоб высморкнуться; даже и в этом действии было что-то хвастливое.

— Уэммик, — сказал я — помните, когда я в первый, раз отправлялся обедать к мистеру Джаггерсу, вы сказали мне, чтоб я обратил внимание на его экономку?

— Будто я сказал? — ответил он. — Впрочем, может быть, я и сказал. Да, чёрт побери, — прибавил он, спохватись, — конечно, я сказал. Видно, я еще не совсем очнулся.

— Вы назвали ее укрощенным зверем, — сказал я.

— А как же вы ее назовете?

— Точно так же. А как это Джаггерс ее укротил, Уэммик?

— Это уж его секрет. Она у него уже не первый год.

— Я бы желал, чтоб вы мне рассказали её историю. Она имеет для меня особенный интерес. Вы знаете ведь, что все, что ни говорится между нами, не идет далее.

— Ну-с, — отвечал Уэммик, — я и сам не знаю её истории, то есть, не знаю всей её истории. Но что я знаю, я вам расскажу. Мы здесь, конечно, не официальные, а частные люди.

— Конечно.

— Лет двадцать тому назад ее судили по обвинению в убийстве, но она была оправдана. Она была прекрасивая молодая женщина, и, если не ошибаюсь, в её жилах текла отчасти цыганская кровь. Как бы то ни было, но она горяча, когда разыграется её кровь, как вы сами можете себе представить.

— Но ведь она была оправдана?

— Мистер Джаггерс был за нее, — продолжал Уэммик. — И повел дело просто на удивление. Дело было отчаянное и он еще был тогда, сравнительно говоря, молод, но, несмотря на то, всех изумил; в сущности, это дело едва ли не положило основание его славе. Он сам, день за днем, присутствовал в полицейском суде, противясь даже тому, чтоб ее посадили в тюрьму, а во время допроса, когда он уже не мог сам действовать, он сидел за её защитниками и, как всем было очень хорошо известно, подпускал в их речи своей соли да перцу. Убитое лицо было женщина годами десятью старее, гораздо более ростом и сильнее обвиняемой. Убийство было делом ревности. Они обе вели распутную жизнь, и эта женщина, что теперь в Джерард-Стрите, еще в очень молодых летах обвенчалась с таким же распутным молодцом, как она сама, и в ревности своей была сущая фурия. Убитая, которая была ему более под стать в отношении лет, была найдена мертвою в одной риге близ Гунзло-Гита. Должно быть, не обошлось без борьбы, может быть, даже настоящей драки. Она была избита, исцарапана, ободрана и, наконец, задушена. Кроме этой женщины, никого другого не было основания подозревать, и Джаггерс, главным образом, основал свою защиту на том, что она не в состоянии была бы этого сделать. Вы можете быть уверены, — прибавил Уэммик, взяв меня за рукав, — что тогда он не распространялся о силе её рук, как теперь иногда

Я рассказал Уэммику, как он заставил ее показать нам руки во время того обеда.

— Ну-с, сэр, — продолжал Уэммик, — случилось, извольте видеть, что с самого начала суда эта женщина стала так искусно одеваться, что казалась более слабого сложения, чем была в действительности, особенно рукава, говорят, были так хитро устроены, что руки казались совершенно нежными. В двух трех местах у неё были синяки, но у такого рода женщин это не диковина. А дело в том, что обе ладони её были исцарапаны, и оставалось только узнать, не ногтями ли? В опровержение этого мистер Джаггерс показал, что она пробиралась через частый, колючий кустарник, который не доставал ей до лица, но из которого она не могла выбраться, не исцарапав рук; кусочки игл были вынуты из кожи и представлены в подтверждение; сверх того, упомянутый кустарник оказался поломанным и на иных ветвях найдены лоскутья её платья и капли крови. Но главное, его доказательство было следующее. В подтверждение её ревности приводили то обстоятельство, что она уже подозревалась в убийстве трехлетнего своего ребенка, прижитого с упомянутым человеком — ему в отмщение. Мистер Джаггерс поставил вопрос следующим образом. Мы говорим, что это не метки от ногтей, а царапины, причиненные колючками, и мы представляем колючки. Вы говорите, что это метки от ногтей и еще строите предположение, что она убила ребенка. Мы должны допустить все следствия этого предположения. Насколько нам известно, она могла убить ребенка, и ребенок, ухватившись за нее, мог исцарапать ей руки. Зачем же вы не судите ее за убийство ребенка? Итак, если вы настаиваете на царапинах, то, насколько нам известно, дело теперь совершенно ясно, допуская, конечно, что вы сами их выдумали? Одним словом, — сказал Уэммик, — мистер Джаггерс был не под силу присяжным — и они поддались.

— И она с тех пор находится у него в услужении?

— Да, — сказал Уэммик — она определилась к нему тотчас после своего оправдания; теперь-то она укрощена и выучилась кое-каким обязанностям, но прежде всего ее необходимо было укротить.

— А какого полу был ребенок, помните ли вы?

— Говорят, девочка.

— Вы более ничего не имеете мне сказать сегодня?

— Нет, ничего. Я только получил ваше письмо и уничтожил его.

Мы дружески распрощались, и я отправился домой с новой пищей для мыслей, но нимало не успокоенный насчет своих постоянных опасений.

---

Глава 48
«Большие надежды» Ч. Диккенс

« Глава 47

Глава 49 »