Глава шестая

---

В понедельник утром Том проснулся в самом скверном расположении духа. Это, впрочем, случалось с ним каждый понедельник — да и немудрено: в этот день начиналась новая неделя, а с нею и шесть дней мучений в школе. Обыкновенно он просыпался в этот день с самым искренним желанием, чтобы вовсе не было праздников: тогда, по крайней мере, возвращение в неволю не казалось бы таким тяжелым.

Полежав немного в постели, Том задумался. Ему пришла в голову блестящая мысль: если заболеть, то можно и не ходить в школу, а преспокойно остаться дома. Да, это было бы очень хорошо! Он тотчас же начал внимательно исследовать свою персону, но нет — он нигде не чувствовал ни малейшей боли. При вторичном исследовании ему показалось, что у него немного болит живот, однако, это оказалось лишь самообманом. Том опять задумался. Скоро он вспомнил, что у него уже несколько дней как шатается один из верхних зубов. Обрадовавшись такой находке, наш герой совсем было собрался зареветь благим матом, но вовремя одумался, сообразив, что в таком случае тетя Полли просто-напросто вырвет ему зуб, а такая операцие была не из приятных. Поэтому он решил оставить зуб про запас, а покамест поискать чего-нибудь другого. Немного подумав, он вспомнил, что доктор как-то рассказывал про одного человека, который изранил себе палец и нечаянно засорил ранку; палец начал болеть, и из-за этого бедняге пришлось пролежать две или три недели, причем он едва совсем не лишился пальца. Том едва не вскрикнул от радости: не далее, как два дня тому назад, он ссадил себе большой палец на правой ноге. Он быстро вытащил ногу из-под одеяла и осмотрел палец; ссадина еще не успела зажить. Но, к несчастью, он не знал признаков этой странной болезни, которую доктор называл антоновым огнем и еще как-то иначе. Другого исхода, однако, но было: приходилось действовать наудачу, и Том начал громко стонать.

Сид продолжал спать и ничего не слышал.

Том застонал сильнее; ему даже показалось, что палец у него действительно начинает болеть.

Сид не шелохнулся.

Том отдохнул немного, собрался с новыми силами и начал стонать так громко, как только мог. Но Сид спал крепко и продолжал храпеть, как ни в чем не бывало.

Том, наконец, рассердился и начал трясти брата за плечо:

— Сид, Сид! Проснись!

Это подействовало: Сид зевнул, потянулся, приподнялся и с удивлением посмотрел на Тома, который продолжал стонать, не жалея сил.

— Том, что с тобой? Том!

Том молчал и продолжал стонать.

— Послушай, Том! Да что это с тобой, говори же!

Сид начал трясти его и испуганно заглянул ему в лицо

— Ах, Сид! Оставь: мне больно!

— Да боже мой! что же это такое! Я сейчас побегу за тетей.

— Нет, не надо... все равно... не зови никого!...

— Нет, надо непременно кого-нибудь позвать. Не стони так, Том. Это ужасно! Тебе давно уже нехорошо?

— Уж несколько часов... ой-ой-ой... Молчи, Сид... оставь меня в покое...

— Почему же ты меня не разбудил раньше? Да перестань же стонать, Том, мне страшно. Что у тебя болит?

— Я прощаю тебе, Сид, если ты меня когда-нибудь обидел. (Продолжительные стоны). Все, все прощаю, Сид! Когда я умру...

— Нет, Том, ты не умрешь ведь? Нет? Ну, скажи же, что нет! Может быть...

— Я прощаю всех, Сид. (Стоны). Скажи это всем. Исполни мою просьбу, Сид... Желтую ручку от двери и котенка отдай девочке, которая недавно сюда приехала... и скажи ей...

Но Сид уже не слушал. Он схватил в охапку свое платье и стрелой бросился вниз, к тете Полли. Том так вошел в свою роль, что ему начало казаться, что он действительно лежит при смерти, и потому его стоны стали совсем натуральны.

Между тем, Сид успел сбежать с лестницы.

— Тетя Полли, тетя Полли! — закричал он, запыхавшись, — иди скорее: Том умирает!

— Умирает?

— Да, да, или скорей!

— Глупости. Никогда я этому не поверю.

Тем не менее, она побежала наверх с быстротою, какую только допускали ее старые ноги. За ней побежала и Мэри. Бедная тетушка, несмотря на то, что храбрилась, перепугалась не на шутку: она побледнела, а губы ее дрожали. Подбежав к постели страдальца, она только и могла произнести:

— Том, что с тобой?

— Ах, тетя, у меня...

— Что такое? Что у тебя болит, дорогой мой?

— Ах, тетя, у меня... у меня ужасно болит палец на ноге... у меня, верно, антонов огонь!

Добрая тетушка, услышав эти слова, со вздохом облегчения опустилась на стул возле кровати, посмеялась немного, потом поплакала, а затем поплакала и посмеялась за раз и, наконец, сказала:

— Том, — ты отвратительный мальчишка! Разве можно так пугать меня? Ну, а теперь довольно дурить: уже пора вставать. Скорей, скорей, не ленись.

Стоны тотчас же прекратились, боль в пальце тоже, по-видимому, исчезла. Том как будто несколько сконфузился.

— Право, тетя, мне казалось, что у меня антонов огонь: так больно было в пальце, что я даже забыл о своем зубе.

— О зубе? А что у тебя с зубом?

— Он сильно шатается и ужасно как болит!

— Ага! Только не начинай опять стонать, я тебя сейчас вылечу. Открой-ка рот! Да, правда, что он шатается, ну да не беда. Мэри, дай мне шелковинку и принеси из кухни головню!

Том моментально оживился.

— Нет, нет, тетя! Ты его не вырывай: он уж перестал болеть! Ей-богу, перестал; я не останусь дома, я пойду в школу!

— А-а! Так ты не хочешь оставаться дома. Теперь понимаю: значит, ты поднял всю эту суматоху, чтобы только не идти в школу? Ну, да меня не обманешь: ведь я вижу тебя насквозь. Только послушай, Том: как тебе не стыдно! Я люблю тебя, как родного сына, а ты только и думаешь, как бы огорчать меня. Нехорошо, нехорошо так делать, Том!

Между тем, Мэри принесла шелковинку и головню. Тетя Полли сделала на одном конце шелковинки петлю и привязала ее к зубу Тома, другой же конец обмотала вокруг столбика кровати. Затем она взяла головню щипцами и поднесла ее к самому носу своего питомца, и не прошло секунды, как зуб уже болтался на шелковинке.

Но после всякого испытания полагается и награда. Когда Том вышел на улицу, он стал предметом зависти всех товарищей, так как ни один из них не мог так искусно плевать тоненькой струйкой, как он, благодаря скважине, образовавшейся в верхнем ряду зубов. Вокруг него собралась даже целая толпа зрителей, и другой мальчик, который только что обратил на себя всеобщее внимание тем, что обрезал себе палец, был забыт. Он был этим очень обижен и с напускным равнодушием заметил, что плеваться так, как Тим Сойер, вовсе не такая мудреная штука, но тотчас же должен был замолчать, так как несколько голосов громко закричали:

— Зелен виноград! Зелен виноград!

По дороге в школу Том встретил молодого бродягу, Гекльберри Финна, сына известного всему городку пьяницы. Все маменьки в городе ненавидели и боялись Гекльберри, как чумы, так как считали его лентяем, невоспитанным грубияном и злым мальчишкой, и, кроме того, еще потому, что все дети смотрели на него с удивлением и каким-то благоговением, искали его общества, несмотря на то, что это было строго запрещено, и готовы были отдать все на свете, лишь бы  жить так, как он. Том, как и остальные «порядочные, приличные» мальчики, завидовал Геку, но и ему тетя Полли строжайше запретила играть со «скверным» мальчишкой. Однако, именно поэтому-то он искал всякого удобного случая встретиться с Геком и проводил с ним целые дни. Гекльберри был всегда одет в старое, рваное, никуда не годное платье, сшитое на взрослого человека. Шляпа его только по названию была похожа на шляпу, так как ее поля были разорваны на несколько частей; фалды его сюртука висели до самых пят, а задние пуговицы приходились почти что у самых колен. Единственная подтяжка поддерживала его брюки, болтавшияся сзади громадным пустым мешком, который надувался иногда при сильном ветре, точно воздушный шар. Гекльберри жил так, как ему хотелось; его никто ни в чем не стеснял. В хорошую погоду он спал на ступеньках лестниц чужих домов, в дурную — в пустых бочках или ящиках, вообще же он был очень неразборчив в этом отношении. Ему не нужно было ходить ни в школу, ни в церковь; никто не командовал над ним. Он мог купаться и ловить рыбу когда и где ему только хотелось; никто не запрещал ему драться; вечером он мог гулять до полночи, а если хотел, то и еще дольше. Весною он всегда начинал ходить босиком раньше всех остальных мальчиков, а осенью позже всех надевал несносные сапоги. Его никто не заставлял мыться, причесываться, менять по воскресеньям белье; он мог браниться и ругаться, сколько ему было угодно. Одним словом, этот счастливец Гек наслаждался всем, что делает жизнь прекрасной и приятной. Таково было, по крайней мере, мнение всех несчастных, притесняемых «порядочных» мальчиков городка С.-Петербурга.

Увидев Гека, Том тотчас же остановился и закричал:

— Здравствуй, Гек!

— Здравствуй, Том!

— Что это у тебя в руках?

— Дохлая кошка.

— Покажи-ка мне ее, Гек. Что это? Она уже совсем окоченела. Откуда ты ее достал?

— Я ее купил у одного мальчишки.

— А что ты дал за нее?

— Свиной пузырь с бойни и синий билетик.

— Синий билетик? Откуда ты его взял?

— Купил у Бена Роджерса за новое удилище.

— А на что тебе эта дохлая кошка, Гек?

— На что? Разве ты не знаешь, что ими выводят бородавки?

— Да ну! Не может быть! Я знаю средство получше этого.

— Какое же?

— Вода из гнилого дупла.

— Вода из гнилого дупла! Это нисколько не помогает.

— Не помогает? А ты разве когда-нибудь пробовал ею лечиться?

— Я-то нет, а вот Боб Таннер так тот пробовал.

— Кто тебе говорил об этом?

— Кто? Он сказал Вилли Тэтчеру, тот — Джонни Беккеру, Джонни Беккер — Джиму Голлису, Джим сказал Бену, Бен одному старому негру, а тот уже мне!

— Ну, так что ж из этого? Они все врут; не знаю только, как твой негр, а все эти мальчишки — известные лгуны. Впрочем, и негры всегда врут; я, по крайней мере, не знаю ни одного, который бы говорил правду. Ну, да все равно; расскажи-ка лучше, как лечился Боб Таннер?

— Ну, он взял и засунул руку в дупло, где накопилась дождевая вода; известно, что все так делают.

— Днем?

— Конечно.

— И оборотясь лицом к дереву?

— Вероятно, т. е. я так думаю.

— А он говорил при этом что-нибудь?

— Да почем же я знаю? — вероятно, нет.

— Ага! Вот в этом-то и вся штука! И после этого этот дурак захотел, чтобы у него сошли бородавки! Да разве можно так делать? Надо, во-первых, пойти в лес одному, без свидетелей, а потом ровно в полночь стать спиной к дереву, опустить руку в дупло с водой и сказать: «Светит месяц, плачет филин. Чудесная вода, сними с меня бородавки!» Потом сейчас же закрыть глаза, сделать одиннадцать шагов вперед, повернуться на одном месте три раза и идти домой, ни с кем не разговаривая по пути.

— Да, если так, то это другое дело. Но Боб ничего этого не сделал; это уж я наверное знаю.

— Конечно. Ни у одного мальчика в школе нет столько бородавок, как у него, а если бы он не был так глуп и проделал бы в лесу все так, как я говорю, то у него не было бы ни одной бородавки. Я уже вывел себе этим способом тысячи бородавок. Я так часто держу в руках лягушек, что они у меня постоянно появляются на руках. Иногда же я лечусь бобами.

— Да, бобы очень помогают. Я сам сколько раз пробовал.

— Неужели? Что же ты делаешь с ними?

— Я беру боб, разрезаю его на две половины, надрезаю бородавку, мажу кровью одну половинку боба и закапываю ее в полночь в землю на перекрестке. Другую же половинку надо сжечь. Половинка боба, которую закапывают в землю, всасывает в себя всю кровь из бородавки, так как она хочет присосать к себе другую половинку, а ее уже нет: она сожжена.

— Да, ты делаешь правильно, Гек; только то средство помогает еще лучше, если, закапывая половинку боба, сказать: «Скройся, боб; исчезни, бородавка, и не возвращайся обратно.» Это отлично помогает. Так делает всегда Джо Гарпер, а он бывал даже около Кронвиля и еще где-то. Но что же нужно делать с кошкой? Я этого не знаю.

— Ну, это очень просто. Надо взять кошку и пойти около полночи на кладбище, на могилу какого-нибудь большого грешника. Когда пробьет полночь, за душой грешника прилетает черт; его, конечно, не видно. Тогда надо бросить кошку и крикнуть: «Захвати с душой и кошку, а с ней вместе бородавки!» Когда ты это сделаешь, у тебя мигом пропадут все бородавки.

— Да, это недурно; а ты уже пробовал это средство, Гек?

— Нет. Мне только на днях сказала об этом старуха Жозефина.

— Стало быть, это верно; она ведь, говорят, колдунья.

— Она колдунья. Это сущая правда, Том. Она заколдовала моего отца, он сам говорил мне об этом. Он проходил как-то мимо нее, и видит, что она что-то шепчет ему вслед. Тогда он схватил камень и бросил в нее; если бы  она не успела нагнуться, ее уже не было бы на свете. Но что же ты думаешь, Том? В ту же ночь отец свалился с крыши, на которой заснул пьяный, и сломал себе руку!

— Фу, какие ужасы ты рассказываешь, Гек! А почему же он узнал, что она заколдовала его?

— Да известно, почему. Я же говорю тебе, что она смотрела на него и что-то шептала. Всякий знает, что они в таких случаях читают «Отче наш» навыворот.

— А когда же, Гек, ты пойдешь с кошкой на кладбище?

— Сегодня ночью. Я думаю, что именно в эту ночь черт придет за душой старика Уильямса.

— Да ведь его похоронили еще в субботу, Гек. Почему же черт не приходил за его душой ни прошлой, ни сегодняшней ночью?

— Ты сам не понимаешь, что говоришь! В полночь в субботу уже начинается воскресенье, сегодня в полночь оно кончается; а разве ты не знаешь, что по воскресеньям черти боятся показываться на землю?

— Правда, об этом я и не подумал. А ты не возьмешь меня с собой, Гек?

— Хорошо. Только ты не струсишь?

— Я-то? Есть чего бояться! Ты замяукай у меня под окном, когда будет пора идти, и я сейчас же к тебе выйду.

— Хорошо. Только смотри, если тебе можно будет выйти, то мяукни в ответ. А то последний раз я мяукал так долго, что ваш сосед бросил в меня камнем и стал ругаться, что эти проклятые кошки не дают ему спать. За это я ему разбил окно кирпичом. Еще одно условие: не смей никому болтать о том, что мы пойдем на кладбище.

— Что ты! С какой стати мне болтать об этом! А последний раз я не мог выйти, потому что тетя все время следила за мной. Но сегодня-то я улизну; пусть ее делает, что хочет. Что это у тебя еще в руке, Гек?

— Да так, ничего особенного; обыкновенный клещ.

— Где ты его нашел?

— В лесу.

— Что ты возьмешь за него?

— Не знаю; да я вовсе и не хочу продавать его.

— Не хочешь, так и не надо. Но какой он маленький.

— Бранить чужое не трудно. А с меня довольно и такого, у других и этого нет.

— Подумаешь, какая невидаль! Стоит мне захотеть, и у меня будет целая тысяча таких клещей.

— Как бы не так! Теперь еще слишком рано для них. Когда наступит лето, тогда, конечно, другое дело. Это первый, которого я нашел в лесу в нынешнем году.

— Слушай, Гек: я отдам тебе за него свой зуб.

— Покажи мне его!

Том вынул из кармана зуб, тщательно завернутый в бумажку. Гек внимательно осмотрел его. Искушение было велико.

— Он настоящий? — спросил он.

Вместо ответа Том поднял верхнюю губу и показал скважину между зубами.

— Ну ладно, — заметил Гек.— Значит, по рукам!

Том спрятал клеща в коробку, где у него обыкновенно томились в заключении различные насекомые и которую он на всякий случай всегда носил с собой. Гек, в свою очередь, спрятал зуб, и оба мальчика разошлись очень довольные сделкой.

Дойдя до уединенного маленького домика, где помещалась школа, Том быстро отворил дверь и поспешно направился к своему месту, делая вид, что только что стремглав прибежал из дому. Учитель, дремавший на высокой кафедре под однообразный гул нескольких десятков голосов, учивших урок, при звуке шогов Тома очнулся и тотчас же обратился к нему:

— Томас Сойер!

Услышав полностью свое имя, Том понял, что ему ничего особенно хорошого не предстоит.

— Что вам угодно, господин учитель? — ответил он.

— Подойди сюда. Почему ты опять опоздал?

Том уже собирался прибегнуть к какой-нибудь маленькой лжи, чтобы оправдаться, но в эту же минуту ему бросились в глаза две длинные русые косы, которые он тотчас же узнал. Кроме того, он успел заметить, что рядом с обладательницей этих кос было единственное свободное место на половине девочек. Моментально сообразив все это, он смело ответил:

— Я заговорился с Гекльберри Финном.

Учитель не мог выговорить ни одного слова от изумления; он разинул рот и молча смотрел на Тома. Жужжание в классе моментально прекратилось — дети не верили своим ушам и думали, что Том окончательно сошел с ума. Наконец, учитель опомнился.

— Повтори, повтори! Что ты сказал?

— Я заговорился с Гекльберри Финном, — отчетливо повторил Том.

Очевидно, о недоразумении не могло быть и речи.

— Томас Сойер, такое дерзкое признание должно бы ть примерно наказано. Сними куртку!

Розга начала ходить по спине Тома, пока рука учителя не устала, а розга не истрепалась.

— Теперь в наказание — марш к девочкам! Вперед это будет тебе хорошей наукой!

Сдержанное хихикание товарищей, казалось, несколько смутило Тома, но на самом деле он был смущен по другой причине: он достиг своей цели, он должен был сесть рядом с предметом своего обожания. Он осторожно сел на самый кончик скамейки, где сидела девочка; она гордо подняла головку и как можно дальше отодвинулась на противоположный край. Шопот, хихиканье и насмешливые взгляды продолжались, но Том сделал вид, что ничего не замечает. Он облокотился обоими локтями на стол и углубился в лежавшую перед ним открытую книгу. Мало-помалу на него перестали обращать внимание и в классе опять водворился обычный гул и жужжание. Тогда Том начал искоса поглядывать на свою соседку. Она заметила это, поморщилась и отвернулась в сторону. Оглянувшись через минуту исподтишка на своего соседа, она увидела, что перед ней лежит персик. Она оттолкнула его, но Том снова пододвинул его к ней. Она опять оттолкнула его, но на этот раз менее решительно. Тогда Том положил персик на прежнее место и быстро нацарапал на своей грифельной доске: «Возьмите его, пожалуйста. У меня есть еще несколько штук». Девочка прочла написанное, но не шевельнулась. Тогда Том начал что-то рисовать на своей доске, заслоняя нарисованное левой рукой. Сначала девочка делала вид, что не обращает на это никакого внимания, но скоро любопытство, по-видимому, начало брать свое. Том продолжал рисовать и притворился, что ничего не замечает. Наконец, девочка не выдержала.

— Позвольте мне посмотреть, что вы рисуете, — прошептала она.

Том открыл свой рисунок — это было изображение дома с покосившеюся крышей и двумя уродливыми трубами, из них вылетал дым в виде двух штопоров. Девочку так заинтересовало это художественное произведение, что она забыла обо всем остальном. Когда рисунок был окончен, она полюбовалась им с минуту и затем шепнула:

— Прелесть как хорошо! Нарисуйте теперь человека.

Наш художник нарисовал рядом с домом человека такого огромного роста, что он смело мог перешагнуть через весь дом. Но соседка Тома была невзыскательна: нарисованное чучело ей тоже очень понравилось

— Человек вышел прелесть как хорошо! Нарисуйте теперь меня, как я вхожу в дом.

Том нарисовал что-то в виде восьмерки с полным месяцем наверху и четырьмя тоненькими палочками, изображавшими руки и ноги. В правую руку он вложил громадный распущенный веер.

— Как вы хорошо рисуете! Мне тоже очень бы хотелось уметь рисовать!

— Этому очень легко выучиться! — прошептал Том. — Хотите, я буду вас учить?

— Вы? Но когда же?

— После уроков. Вы пойдете домой обедать?

— Если вы останетесь, то я могу остаться.

— Хорошо. Значит — дело сделано. Как вас зовут?

— Бекки Тэтчер. А вас? Впрочем, я знаю: вас зовут Томас Сойер.

— Так меня зовут только тогда, когда бранят или хотят высечь. А обыкновенно меня зовут Томом. Вы будете звать меня просто Том?

— Хорошо.

Том опять что-то нацарапал на грифельной доске и прикрыл ее рукой. Бекки тотчас же начала просить, чтобы он показал ей написанное.

— Это так... ничего... — начал Том.

— Нет, покажите мне все-таки, что вы там написали!

— Да право же ничего. Вам это нисколько не покажется интересным!

— Ну, пожалуйста! Ведь вам ничего не стоит показать!

— А вы не проболтаетесь?

— Что вы? Право же никому не скажу!

— Никому на свете? Никогда?

— Никому на свете и никогда.

— Нет, все-таки лучше вам не показывать этого.

— Если так, Том, то я все-таки посмотрю!

Она положила свою маленькую ручку на его руку, и между ними завязалась легкая борьба. Том притворялся, что сильно сопротивляется, но мало-помалу отодвигал руку, пока Бекки не прочла написанного...

В ту же минуту Том почувствовал, что кто-то крепко схватил его за ухо и потянул кверху. Прежде чем он успел опомниться, он уже сидел на своем прежнем месте; весь класс громко хохотал. Перед ним стоял учитель, который постоял над ним несколько секунд и затем торжественно направился к своей кафедре. Хотя ухо Тома горело, но в душе он ликовал.

Когда шум в классе несколько утих, Том попробовал серьезно углубиться в свои занятия, но в голове его был настоящий сумбур. Когда его заставили читать, он не мог связать и двух фраз, так как все время запинался и путал слова. Затем, когда начался урок географии, озера превратились у него в горы, горы — в реки, а реки — в острова. Наконец во время диктовки, в которой он был одним из лучших учеников, он делал ошибки в самых простых словах и в десяти строках сделал пятьдесят ошибок, так что, в конце концов, должен был расстаться с оловянной медалью за правописание, которую он носил столько времени и которой так чванился.

---

Глава 6. «Приключения Тома Соейра» Марк Твен

« Глава 5

Глава 7 »