Глава пятьдесят вторая

---

От Джаггерса я отправился к брату мисс Скиффинз. Он тотчас же привел Кларрикера и я имел удовольствие тут же покончить наше дело. Это было единственное доброе дело, которое я сделал с того времени, как впервые услышал о своих надеждах.

Кларрикер сказал мне, между прочим, что торговля у них идет очень успешно и они теперь уже в состоянии открыть контору на Востоке, которая обещает им огромные выгоды. Герберт, в своем новом качестве компаньона, должен устроить эту контору. Итак, мне приходилось вскоре расстаться с моим другом, даже если б и мои дела не были в таком расстройстве. Я чувствовал теперь, как будто последний якорь моего спасения оборвался, и я с этой минуты буду носиться по волнам, по воле ветров.

Минута, когда Герберт возвратясь домой с восторгом рассказал о случившемся, была лучшею для меня наградою. Как мало воображал он, что мне это не новость! Отрадно было смотреть на него, как он строил воздушные замки, воображал себе, что уже везет Клару Барлэ в чудные страны Востока, что я приезжаю к ним (кажется, с караваном верблюдов), и мы все вместе отправляемся на Нил, любоваться его чудесами. Хотя я и не вполне, что касается меня лично, разделял его восторженные планы, но чувствовал, что будущность Герберта светлеет, и что старый Барлэ мог уже беспокоиться только о своем роме и перце, предоставив другим устраивать участь своей дочери.

Март был уже на дворе. Моя левая рука так медленно заживала, что я до сих пор не мог надеть сюртука. Правая же почти совсем была здорова, хотя и порядочно изуродована. Однажды, в понедельник, сидя с Гербертом за завтраком, я получил от Уэммика по почте следующую записку:

«Уольворт. Сожгите записку тотчас по прочтении. На первых днях этой недели, положим, в среду, вы можете, если желаете, попытать счастье. Ну, теперь сожгите».

Я показал Герберту письмо и, выучив его наизусть, бросил в огонь. Потом мы начали рассуждать, что нам делать. Я не мог теперь грести, и этого обстоятельства не надо было упускать из вида.

— Я об этом не раз уже думал, — сказал Герберт, — и полагаю, что нашел средство избегнуть необходимости нанимать лодочника. Возьмем Стертопа. Он славный малый и отлично гребет, к тому же нас очень любит, и честный, благородный человек.

Я сам не раз о нем думал.

— Но насколько открыть ему нашу тайну?

— Мы ему скажем очень мало. Пускай сначала он будет думать, что это только шутка, а утром мы ему скажем, что важные причины заставляют тебя тайком перевезти Провиса на иностранный пароход. Ведь ты поедешь с ним?

— Конечно.

— Куда?

Мне было решительно все равно, куда бы мы ни поехали, в Гамбург ли, в Роттердам или в Антверпен, только бы выбраться с Магвичем из Англии. Поэтому главное было встретить на реке иностранный пароход, какой бы то ни было, благо бы он нас принял на борт. Я полагал спуститься на лодке подальше к устью, конечно, миновав Гревзенд, где очень было трудно спрятаться от преследований. Так как иностранные пароходы уходили из Лондона с приливом, то мой план состоял в том, чтоб спуститься вниз заранее с отливом и ожидать первого парохода в каком-нибудь сохранном месте у берега. Время же можно было рассчитать, если наперед хорошенько разузнать обо всем. Герберт вполне согласился со мной, и мы тотчас же после завтрака отправились собирать нужные нам сведения. Оказалось, что гамбургский пароход обещал нам быть полезным более других, и потому мы сосредоточили на нем все, все наши планы. Однако, мы записали также и все остальные пароходы, которые должны были оставить Лондон около того же времени. Кроме того, мы хорошенько заучили наружный вид и флаг каждого парохода. Потом мы расстались на несколько часов; я отправился, чтоб выхлопотать необходимые паспорта, а Герберт пошел отыскивать Стертопа. Когда мы сошлись опять к часу пополудни, то оказалось, что оба удовлетворительно исполнили свои дела. Я, с своей стороны, достал паспорта, а Герберт видел Стертопа, и тот с радостью согласился нам помочь.

Мы решили, что Стертоп с Гербертом будут грести, а я править рулем. Магвич же будет смирно сидеть между нами. Так как мы не нуждались в большой скорости, то положили ехать потихоньку. Кроме того, решено было, что Герберт отправится сегодня, не заходя обедать домой, прямо на набережную Мельничного пруда, а завтра вовсе не пойдет туда. Таким образом, сегодня в понедельник все будет устроено с Магвичем, и до среды мы с ним не будем иметь никаких сношений. В среду же, увидев нас на реке, он выйдет на ближний спуск к реке и сядет к нам в лодку.

Переговорив порядком и порешив все это, я отправился домой. Отворяя наружную дверь нашей квартиры, я нашел в ящике письмо на мое имя. Оно было очень грязно и почерк прескверный. Письмо пришло, очевидно, не по почте, вероятно, в мое отсутствие кто-нибудь опустил его в ящик. Вот содержание этого письма:

«Если вы не боитесь, то приходите на старые болота в шлюзный домик, сегодня или завтра вечером часов в девять. Если вы желаете узнать кое-что о вашем дяде Провисе, то лучше приходите, не теряя времени и не говоря о том никому. Вы должны прийти одни. Принесите с собою эту записку».

У меня и до получения этой странной записки было много беспокойств. Но теперь я просто не знал, что делать. Хуже всего то, что надо было решиться тотчас же, не теряя ни минуты, или я опоздал бы на сегодняшний дилижанс. Нечего было и думать ехать завтра, ибо это было слишком близко ко времени бегства. К тому же обещанные в этой записке сведения могли иметь важное влияние и на самое бегство.

Если б я имел более времени, чтоб обдумать все хладнокровно, то и тогда, кажется, я поехал бы. Теперь же, посмотрев на часы и увидав, что оставалось только полчаса до отъезда дилижанса, я сразу решился ехать. Ехал же я, конечно, только потому, что в письме упомянуто было имя моего дяди Провиса. Вообще, впопыхах очень трудно хорошенько понять содержание всякого письма, и потому я прочел это таинственное письмо несколько раз, прежде чем как-то бессознательно понял, что должен скрывать в тайне свое путешествие. Так же бессознательно я написал несколько слов Герберту, что, оставляя Англию, может быть, надолго, я решился съездить и узнать о здоровья мисс Хевишем. После этого я поспешно надел пальто, запер квартиру и кратчайшими закоулками отправился в контору дилижансов. Если б я нанял кэб и поехал по проезжим улицам, то непременно опоздал бы. Теперь же я поймал дилижанс у самых ворот конторы. Я взял внутреннее место и пришел в себя, когда уже покачивался в дилижансе, один одинехонек, по колена в соломе.

Действительно, с самого получения письма я был как-то сам не свой. Письмо это после утренних забот и усталости, причиненных запиской Уэммика, хотя давно уже ожидаемою, совсем вскружило мне голову. Теперь, сидя в дилижансе, я начал удивляться, зачем я еду, и обдумывать не лучше ли остановить экипаж и воротиться домой, ибо как-то странно слушаться анонимного письма; одним словом, я находился в нерешительном положении, свойственном человеку, которого засуетили. Но имя Провиса, упомянутое в письме, брало верх над всем и уничтожало всякое колебание. Я рассуждал теперь сам с собою, хотя почти бессознательно, что, если б его постигло какое-нибудь несчастие вследствие моей нерешимости, то я никогда не простил бы себе этого.

Пока мы ехали, уже стемнело, и дорога показалась мне очень длинной и скучной, ибо изнутри ничего не было видно, а снаружи я не мог сидеть по причине моих ран. Нарочно не заезжая в «Синий Вепрь», я остановился в каком то маленьком трактирщике и заказал себе обед. Пока его готовили, я пошел в Сатис-Хаус, чтоб осведомиться о мисс Хевишем. Мне сказали, что она все еще очень больна, хотя и чувствует себя немного полегче прежнего.

Трактир, в котором я остановился, был когда-то частью старинного монастыря, и восьмиугольная комната, отведенная мне, очень походила на церковную купель. Так как я не мог с больною рукою резать мясо, то старик трактирщик с большой лысиной на голове должен был резать за меня. Это обстоятельство возбудило между нами разговор, и мой хозяин был так добр, что рассказал мне мою собственную историю, конечно, украсив ее народным доверием, что Пембельчук был моим первым благодетелем и основателем моего счастья.

— Вы знаете этого молодого человека? — спросил я.

— Знаю ли я его? Да, кажется, с тех пор, что его чуть-чуть от земли было видно.

— Приезжает он когда-нибудь в свой родной город?

— Как же, — отвечал трактирщик, — приезжает по временам повидаться с своими знакомыми, что поважнее, и не обращает никакого внимание на человека, можно сказать, выведшего его в люди.

— Кто ж этот человек?

— Тот, о котором я говорил, мистер Пембельчук.

— А он никому другому не оказывает подобной же неблагодарности?

— Вероятно бы, оказывал, если б было кому, — отвечал трактирщик. — А теперь некому, потому что один Пембельчук его облагодетельствовал в детстве.

— Это Пембельчук сам говорит?

— Сам! Да на кой чёрт это ему самому говорить! Только слова тратить по-пустому.

— Однако ж, он говорит?

— У человека кровь кипит, когда послушаешь, как он об этом рассказывает, сэр.

Я невольно подумал: — «Ах, Джо, добрый Джо, ты верно никогда не говоришь об этом. Ты, который меня столько любишь и страдаешь от моей неблагодарности, ты никогда не жалуешься! И ты милая, милая Бидди, ведь и ты никогда не жалуешься!»

— Ваш аппетит, кажется, пострадал также от вашего несчастья, — сказал трактирщик, поглядывая на мою подвязанную руку. — Отведайте-ка, вот этот кусочек, он будет помягче.

— Нет, благодарствуйте, — отвечал я, отодвигаясь от стола к огню. — Я более не могу есть. Уберите, пожалуйста.

Я никогда еще не был так поражен своею неблагодарностью к Джо, как теперь, узнав всю наглость подлеца Пембельчука. Чем хуже казался мне теперь Пембельчук, тем лучше становился Джо; чем подлее Пембельчук, тем благороднее становился Джо в моих глазах.

Сидя перед огнем часа два, я чувствовал, что совершенно смирился сердцем. Наконец, бой часов словно разбудил меня, и я вскочил, все еще полный сожаление и раскаяния. Я накинул на себя сюртук и вышел из трактира. Еще перед тем я обшарил все карманы, чтоб перечесть еще раз таинственную записку, но не нашел ее. Вероятно, я обронил ее в дилижансе, и это меня немало беспокоило. Я тем не менее очень хорошо знал, что назначенное свидание должно произойти в шлюзном домике на болотах, ровно в девять часов вечера. Так как теперь нельзя было ни минутки терять, то я и отправился прямо на болота.

---

Глава 52
«Большие надежды» Ч. Диккенс

« Глава 51

Глава 53 »